Для разгона перед телятиной был подан копченый угорь. Прихлебывая шабли молдавского разлива, Нил с улыбкой наблюдал, как старательно Марина орудует серебряным ножом и вилкой, отсекая от змееподобной тушки микроскопические кусочки, обмакивает в розовый хрен, деликатно подносит к напомаженному ротику. Ее движения были столь же откровенно чувственны, как и ее наряд.
«Однако! — подумал Нил. — Да ты нарасхват, Баренцев. С одной Линдой разобраться не успел, а тут как тут другая, похоже, на все готовая… А что, имеет ли смысл тушеваться?»
Мысль была чужая и неуютная.
— Предки когда явятся? — поинтересовался он.
— Примерно через полгодика. В отпуск. А что? — Она одарила его лукавым взглядом.
— В таком случае, я покурю прямо здесь. Можно?
— Кури. — Она вздохнула, красиво колыхнув грудью. — А я покамест телятину поставлю разогреть…
После горячего они танцевали под «Аббу», и она прижималась к нему, пыталась снизу заглянуть в глаза, но он плотно их зажмуривал. Потом пили чай с тортом, а потом рассматривали изданный во Франции альбом Сальвадора Дали. От перевернутых радуг, ржавых рыцарей, разжиженных циферблатов, любовно вырисованных какашек жаркого дыхания Задонской у Нила заболела голова, и очень захотелось домой. Он потянулся и встал.
— Мариночка, у тебя было очень мило. И вкусно. Даже не знаю, как тебя благодарить. Она молчала.
— Давай хоть посуду помою, что ли?
— Как хочешь… — умирающим голосом проговорила Задонская.
В этом доме не было проблем ни с моющими средствами, ни с горячей водой, так что с посудой Нил справился оперативно, попутно приговорив недопитую бутылку сухого. Больше здесь делать было нечего, однако приличия требовали попрощаться с хозяйкой, и Нил заглянул в гостиную. Но там было пусто.
— Марина! — громко позвал он. — Марина, я ухожу. Из ее комнаты донесся жалобный стон.
— Марина, что с тобой?
— Мне плохо…
Он вбежал в комнату и увидел ее разметавшейся на кровати. Глаза ее были закрыты, халат-пеньюар некрасиво задрался, дыхание было прерывистым, судорожным.
— Марина, что с тобой?
— Не знаю… Все горит внутри…
— Желудок? У вас фестал есть? Или уголь активированный?
— Ниже…
— Печень? Тогда надо аллахол или но-шпу…
— Еще ниже. — Она раскрыла глаза и подмигнула ему. — Прямо так и пылает.
Он рассмеялся.
— Диагноз ясен. Это неизлечимо. Но есть средство, способное принести временное облегчение.
— Какое же?
— Суппозиторий доктора Баренцева. Глубинный массаж.
Он вздохнул и принялся расстегивать штаны. С раздвинутыми ногами она походила на лягушку, подготовленную к препарации…
— Теперь действительно пора… Нил раздавил окурок в пепельнице. Она обняла его сзади, прижавшись теплой грудью к его голой спине. Он вздрогнул.
— А то остался бы. Утром вместе бы в универ поехали. Трамваи все равно не ходят.
— Частника поймаю… Я бы с радостью, только дома беспокоиться будут…
— Понятно… Кофе на дорожку сварить? — Будь добра. Кстати, чья это мужественная образина на той фотографии?
— Где? А, это Саша Александров, мой жених. Старший лейтенант, учится в Военно-дипломатической академии. Заканчивает через два года.
— А сейчас вроде как наблюдает за нами и оценивает твои успехи?
— Не хами… Если хочешь знать, я люблю смотреть на его лицо, когда трахаюсь.
И она удалилась варить кофе, а Нил не спеша натянул штаны, вышел в гостиную, раскрыл стоящее у окна пианино, рассеянно нажал несколько клавиш.
— Сыграл бы что-нибудь, — крикнула из кухни Задонская.
— Изволь. — Он придвинул обитую кожей круглую табуретку, сел. — Прощальный романс.
Что спрашивать — меж нами
Все беспредельно ясно,
Тщету любовной драмы
Мы поняли давно.
К чему теперь терзаться
Томлением напрасным,
Не лучше ль улыбаться
И молча пить вино?
Любовь была красива,
Познали мы немало
И пламенных порывов
Вкусили сладкий тлен.
И я не знал сомнений,
Но ты сама порвала
Взаимных упоений
Ажурный гобелен.
— Сволочь ты, Баренцев, — восхищенно сказала Марина, разливая по чашечкам крепкий, ароматный кофе. — Другой бы на твоем месте спасибо сказал…
— А это и есть спасибо. Хочешь, я исполню этот номер на Дне филолога со специальным посвящением Марине Задонской, второй курс, сербохорватское отделение?
— Кхе-кхе… Пожалуй, тебе действительно пора…
Он не стал ловить частника, а двинулся пешком. Падал крупный теплый снег, обманчиво пахло весной, и с каждым шагом Нилу дышалось все свободнее… Чужие руки, обвивающие шею, чужие ногти, впивающиеся в спину, чужой тембр придыханий, трение чужих волос, жестких, будто проволока, несильный, но навязчивый запах разогретой женщины… Не той женщины…
«Хочу под горячий душ и в койку…» — бормотал он, топая по свежему снегу…
За следующие три недели они обменялись едва ли двумя десятками слов, главным образом приветами при неизбежных встречах — учились все-таки на одном факультете, а то бы и вообще… И тем удивительнее было, когда Задонская на перемене подошла к нему, при всех взяла за руку и довольно громко спросила:
— Где встречаешь Новый год?
— Пока не знаю.
— Есть предложение. — Она отвела его в уголок и понизила голос: — Ты Лялю Александрову с французского знаешь?
— В общих чертах. Мы не представлены.
— Лялька приглашает нас к себе на дачу.
— Нас с тобой?
— Да… То есть, будем мы с Сашей…
— С каким еще Сашей?
— Ну, ты его знаешь… по фотографии.
— Замечательно, только при чем здесь я?
— Понимаешь, мы будем праздновать в узком кругу. Я, Саша и Ляля. Она давно хотела пригласить тебя, только стеснялась, а когда узнала, что мы знакомы, попросила меня…
— А она знает… меру нашего знакомства?
— Ну что ты, нет, конечно, она же Сашина родная сестра!.. Ты соглашайся, не пожалеешь. У них дача — ты таких и не видел, наверное.
— На уровне твоей квартиры?
— Ну что ты, круче! Ее папа знаешь кто?!
