Потом что-то восторженно щебетала Анечка Шпет, дрожащим басом рассыпался в благодарностях престарелый актер Хорев, сыгравший эпизодическую роль старого моряка.
— Эге, — шепнул Никита Тане в ухо. — Они по всем пройтись решили. Готовься, Ларина.
— А теперь разрешите представить вам нашу очаровательную дебютантку, я не побоюсь этого слова, настоящее открытие нашего фильма… Итак, перед вами наш черный бриллиант, загадочная, коварная, обольстительная Татьяна Ларина!
Скрывая полнейшую растерянность лучезарной улыбкой, Таня горделиво поплыла к микрофону. «Господи, про что говорить-то? — лихорадочно думала она. — Да еще он так меня аттестовал… Про что должны говорить коварные и обольстительные?» Она молча обвела глазами зал. В голове воцарилась пустота. Ну, хоть что-нибудь…
И густым низким вибрато она начала:
— Жила я дочкой милою…
Со сцены она пела первый раз, тем более без сопровождения, да и без предупреждения. От волнения голос ее дрожал, создавая намек на потаенное рыдание, обогащая мелодию тонами искренней страсти. Зал замер, а когда она допела, разразился громовой овацией. Зрители вставали с мест, скандировали: «Ларина! Ларина!» Если каждому из выступавших перед ней, включая и старика Хорева, одна и та же дама из администрации вручала большой букет гладиолусов, то Таню просто завалили цветами. Обалдевшая Таня кланялась, как заводная кукла, а подоспевший Никита относил цветы и складывал их возле кулисы.
Наверное, после нее должен был выступать еще кто-то, но искушенный Терпсихорян понял, что более эффектной точки в финале торжественной части невозможно представить себе, и, дав страстям немного поулечься, с нарочитой скромностью объявил в микрофон:
— А теперь давайте смотреть кино.
Из-за кулис отчаянно замахала руками Адель Львовна, призывая находящихся на сцене проследовать за нею. По пути Никита наклонился, подобрал букеты и, вкладывая их Тане в руки, прошептал:
— Сама неси бремя славы, примадонна! Украла, понимаешь, вечер у заслуженных лиц. Будто ты и есть здесь главная. Чучело!
Таня вспыхнула и укоризненно посмотрела на него.
— Да шучу я, шучу, — объяснил Никита. — Это чтобы не сглазить, чтобы фортуна не отвернулась. Даже во время триумфов Цезаря за его колесницей шел десяток легионеров и орал: «Едет лысый любодей!»
Конечно же, ее воспламенившееся восприятие нарисовало несколько искаженную картину. Овация была не столь уж громовой, но аплодисменты были, и довольно восторженные. Встал не весь зал, а десятка полтора зрителей, и скандировали они не «Ла-ри-на!», а просто «Браво!». И букетов оказалось всего шесть — на один больше, чем у Гафта. Потом уже, чуть успокоившись в полумраке ложи, куда их потихоньку отвели смотреть их же произведение и наблюдать за реакцией зала, она призадумалась. Ведь никто, отправляясь в театр или на концерт, не покупает цветы просто так, на всякий случай, особенно зимой. Букет всегда предназначается кому-то конкретно. Значит, ей достались цветы, предназначавшиеся кому-то другому. Кому? Режиссеру? Едва ли. Валентину Гафту? Нет, свои букеты он получил. Золотареву? Тоже вряд ли. Все остающиеся за кадром редко получают цветы от зрителей в день премьеры. Анечка?.. И лишь к середине фильма она поняла, чьими букетами забросали ее сегодня. Эти цветы причитались Юрию Огневу. Но он скис — и подношение ему ограничилось дежурными гладиолусами от администрации. Она вспомнила его срывающийся голос, его лицо у микрофона — бледное, потерянное, — представила на его месте себя. Стало неловко, и она оперлась о плечо сидящего рядом Никиты.
— Что, прониклась высоким искусством или просто отдохнуть решила? — спросил он. — Меня, признаться, тоже в сон клонит.
— Юра сегодня плохо выглядит, — сказала она. — Не знаешь, он здоров?
Никита резко дернул плечом. Она удивленно отстранилась.
— Ты что?
— Здоров-нездоров, не твое дело, — резко ответил Никита. — Надо же, пожалела… Сиди, кино смотри.
Премьера «Особого задания» закончилась буднично. Когда прожектор высветил места творческой группы, здесь уже кто-то с кем-то переговаривался, Терпсихорян, развернувшись к залу спиной, что-то горячо обсуждал с дамой преклонных лет, увлекающей его к выходу. Во весь рост поднялся Огнев, с видом римского патриция приветствуя публику, высоко над головой сцепив в замок руки. Но светящаяся обаянием улыбка лишь подчеркивала взгляд томных глаз, утонувших в безысходной тоске. Никита сигналил кому-то в толпе, что непременно позвонит. Хотя эти жесты могли значить и то, что он ждет звонка. Потом зажгли верхний свет, и зал начал пустеть.
— Они уходят такими же, как пришли, не унося в своем сердце ничего, — философски заметил Никита. — Угадай, что из всего вечера запомнится им лучше всего? Одна попытка.
— Неужели воротник малиновый?
— Умница! Именно так, или я ничего не смыслю в кино.
— Ну-с, ребятки, — объявил, потирая руки, Терпсихорян. — Прошу всех в буфет. Не каждый день премьера бывает!
В буфете было шумно и тесновато. Сложив букеты в угол, Таня и Никита, как и все собравшиеся, выпили два общих тоста — за состоявшуюся премьеру и за успешный прокат. Потом пошли, почти без пауз на закуски, тосты персональные. Чтобы почтить всех и при этом не надраться, полагалось делать лишь по глоточку. Впрочем, этого правила придерживались далеко не все. Например, Иван, как с сожалением заметила Таня, хлопал рюмку за рюмкой и минут через пятнадцать такого графика был уже вполне хорош. Обозначились и другие нетрезвые личности — бородатый помреж, старик Хорев… Был тост и за Таню. На несколько мгновений к ней обратилось множество улыбающихся, приветливых лиц, и около полусотни рук подняли за нее бокалы, стаканы и рюмки, а тамада Терпсихорян уже выпаливал следующий тост.
— Почему такой темп? — прошептала Таня.
— Традиция. Никого обидеть нельзя. И при этом оставить людям время пообщаться на относительно трезвую голову. Для профессионала это самый важный момент между съемками. Наладить знакомства, укрепить контакты, обхрюкать планы на будущее. Многие только ради этого и остаются на премьерные шмаусы… А настоящая гулянка будет потом, в узком кругу.
Терпсихорян с ураганной скоростью выдавал оставшиеся тосты, после чего с видимым облегчением объявил вольный стол. Тут же среди собравшихся начались шевеления, перемещения. Зал заполнился нестройным гулом голосов. Люди разбивались на пары, на группы, расползались по залу, мигрировали от столика к столику.
Первой к Тане с Никитой пробилась бойкая Анечка Шпет.
— Значит, когда вся эта бодяга кончится, собираемся у «рафика» и ко мне. То есть в Вилькину студию… — Она наклонилась и чмокнула Таню в щеку. — Ты молодец. Всех уделала сегодня. Поздравляю.
И упорхнула.
Вторым подошел Золотарев.
— Мои поздравления, — сказал он, целуя Тане руку. — Именно такой я представлял себе Сокольскую. Говоря откровенно, фильм вытянули двое — Гафт и вы.
