Она замолчала, словно не зная, как продолжить. Я ждал.
Иногда людям помочь нельзя. Лучше даже и не пытаться.
– Пол, ты пишешь здесь, что у тебя двое взрослых детей в
1932-м, не один, а двое. Если ты не женился на Дженис, когда тебе было
двенадцать, а ей одиннадцать или что-то в этом роде...
Я слегка улыбнулся:
– Когда мы поженились, мы были молоды – многие женятся в
этом возрасте, моя собственная мать, напри-мер, но не настолько, как ты
говоришь.
– Тогда сколько тебе лет? Я всегда считала, что тебе
чуть-чуть за восемьдесят, что ты моего возраста или даже немного моложе, но в
соответствии с этим...
– Мне было сорок, когда Джон прошел Зеленую Милю. Я родился
в 1892-м. То есть сейчас мне сто четыре года, если не ошибаюсь.
Она в изумлении смотрела и молчала. Я протянул ей оставшуюся
часть рукописи, снова вспомнил, как Джон прикоснулся ко мне в своей камере. «Ты
не взорвешься», – произнес он, улыбаясь от этой мысли, и я не взорвался... но
что-то со мной все равно произошло. Что-то продолжительное.
– Прочти то, что осталось, – сказал я. – Все ответы здесь.
– Хорошо, – едва слышно прошептала она. – Мне немного
страшно, я не могу врать, но... ладно. Где ты будешь?
Я встал, потянулся, прислушиваясь к хрусту в позвоночнике. Я
точно знал, что меня уже тошнит до смерти от солярия.
– Я буду на поле для крокета. Хочу еще показать тебе
кое-что.
– Это... страшно? – В ее робком взгляде я увидел ту
маленькую девочку, какой она была, когда мужчины носили соломенные шляпы летом
и енотовые пальто зимой.
– Нет, – улыбаясь, произнес я. – Не страшно.
– Ладно. – Она взяла страницы. – Я заберу их с собой. А тебя
найду на поле для крокета где-нибудь... – Она пролистала страницы, прикидывая.
– В четыре. Хорошо?
– Отлично, – сказал я, думая о слишком любопытном Брэде
Долане. Он уже уедет к этому часу.
Она слегка сжала мою руку и вышла. Я постоял у стола,
осознав вдруг, что на нем нет ничего, кроме подноса с завтраком, который утром
принесла Элен, мои разбросанные бумажки, наконец исчезли. А я никак не мог
поверить в то, что поставил последнюю точку... и, как видите, поскольку все это
написано уже после описания казни Джона Коффи и после того, как я отдал
последнюю стопку листков Элен, я действительно не закончил. И уже тогда знал,
почему.
Алабама.
Я взял последний гренок с подноса, спустился вниз и пошел к
полю для крокета. Я сидел там на солнце, наблюдая за несколькими парами и одной
бодрой компанией из четырех человек, машущих деревянными молотками, думал о
своем, стариковском, и солнце грело мои старые кости.
Примерно в два сорок пять от стоянки автомобилей начали
сползаться сотрудники следующей смены, с трех до одиннадцати, а в три уехала
дневная смена. Большинство расходились группами, но Брэд Долан, как я заметил,
уходил один. Это был своего рода счастливый знак: может быть, весь мир еще не
скатился в конце концов, к черту. Из заднего кармана у него торчала книжка
анекдотов. Дорожка к стоянке проходила мимо поля для крокета, и он увидел меня,
но ни помахал, ни нахмурился в мою сторону. Мне это было на руку. Он сел в свой
старый «шевроле» с наклейкой на бампере: «Я видел Бога, и его имя Тритон».
Потом уехал восвояси, оставив за собой тонкий след протекшего моторного масла.
К четырем часам пришла Элен, как и обещала. По ее глазам
было видно, что она опять плакала. Она обняла меня и крепко прижала к себе.
– Бедный Джон Коффи, – сказала она. – И бедный Пол Эджкум.
А я услышал голос Джен:
– Бедный Пол. Бедный мой парень.
Элен снова заплакала. Я поддержал ее, и мы стояли на поле
для крокета под вечерним солнцем. Наши тени словно танцевали под воображаемую
музыку вообража-емого радио.
Наконец она взяла себя в руки и отстранилась от меня*
Поискав платочек в кармане блузки, она вытерла им слезящиеся глаза.
– А что случилось с женой начальника, Пол? Что случилось с
Мелли?
– Ее сочли здоровой, во всяком случае врачи в больнице
Индианолы, – сказал я. Я взял ее под руку, и мы пошли к тропинке, ведущей от
стоянки в рощу. К сараю у стены, отделяющей Джорджию Пайнз от мира молодых
людей. – Она скончалась от сердечного приступа, а не от опухоли мозга спустя
десять или одиннадцать лет. Ей было, по-моему, сорок три. Хэл умер от инсульта,
кажется, в период бомбежки Перл Харбора, а может, и в тот самый день, не помню
точно, – так что она пережила его на два года. Вот такая ирония.
– А Дженис?
– Я не очень готов сегодня, – сказал я. – Расскажу
как-нибудь в другой раз.
– Обещаешь?
– Обещаю. – Но это обещание я не сдержал. Через три месяца
после того дня, когда мы пошли в рощу вместе (я бы держал ее за руку, если бы
не боялся причинить боль ее скрюченным и опухшим пальцам), Элен Коннелли тихо
скончалась в своей постели. Как и Мелинда Мурс, она умерла от сердечного
приступа. Санитар, обнаруживший ее, сказал, что ее лицо было спокойно, словно
смерть наступила вдруг и без боли. Я надеялся, что он прав. Я любил Элен. И мне
ее очень не хватает. Ее и Дженис, и Брута и всех моих ребят.
Мы дошли до второго сарая на тропинке, который стоял у
стены. Под сенью колючих сосен его просевшая крыша и покосившиеся окна были в
кружевных тенях. Я направился к нему, Элен чуть задержалась, глядя с испугом.
– Все нормально, не бойся, – сказал я. – Правда. Пошли.
На двери не было замка, вернее, когда-то был, но потом его
оторвали, поэтому я закрывал дверь с помощью свернутой картонки. Я вытащил ее и
шагнул в сарай, оставив дверь открытой настежь из-за темени внутри.
– Пол, что это?... Ой. Ой! – Второе «ой» было похоже на
вскрик.
Там стоял сдвинутый в одну сторону стол. На нем стояли
фонарик и коричневая картонная коробка. На грязном полу лежала коробка из-под
сигар «Хав-А-Там-па», которую я взял у агента, пополнявшего автоматы с
напитками и конфетами. Поскольку его компания торговала еще и табачными
изделиями, ему было нетрудно достать такую коробку. Я предложил ему за нее
плату – когда я работал в Холодной Горе, они очень ценились, я вам говорил,
наверное, – но он только рассмеялся.
Из-за края коробки на нас смотрела пара блестящих черных
глаз-бусинок.
– Мистер Джинглз, – тихо позвал я. – Иди сюда. Иди сюда,
старичок, и познакомься с этой леди.
Я присел на корточки – было больно, но я стерпел, – и
вытянул руку. Сначала я подумал, что он не сможет перелезть через край коробки,
но он вылез одним сильным толчком. Мистер Джинглз упал сначала на бок, потом
встал на ноги и подошел ко мне. Он бежал, явно хромая на одну заднюю ногу, –
увечье, нанесенное еще Перси, давало себя знать в пожилом возрасте Мистера
Джинглза. В его очень пожилом, просто невероятно пожилом возрасте. Его шкурка
стала совсем седой, кроме макушки и кончика хвоста.
