Но этот подвал был незнакомым и оказался слишком глубоким: чтобы дотянуться до окошка, надо было встать в полный рост и во всю длину вытянуть руки вверх. В этот подвал они попали не по собственной воле и интересу, а удирая от Мухи Навозной. Колян нырял в подвал последним. Его-то, вероятно, и опознал треклятый Муха.
– Ребя, – прошептал Олег в разгар Мухиной оратории, – а как последний выбираться будет? Высоко же.
– Ящик бы, – пискнул Дуремар. – Может, здесь и есть. Подвал сухой и старой картошкой воняет, как в овощном магазине. Здесь точно картошку хранили. Посмотрим?
Под ногами были сухие доски, а не осклизлые кирпичи, что действительно свидетельствовало в пользу «картофельной» версии.
– Что смотреть? И так видно, что нет, – буркнул Олег, слюнявя пальцы и смазывая сквозь дыру на штанах ободранную при падении из отдушины коленку, – маленький подвал-то. Вон дверь, а вон решетка, тоже запертая. Там уже соседний дом.
И действительно, хотя освещение в подвале оставляло желать лучшего, видно было, что он пуст, лишь в воздухе висела грязно-серая, как собачьи очесы, пыль. И висела эта пыль тоской непроглядной, потому что сегодняшнего подвига Муха-фашист им точно не спустит. Если он даже и не всех разглядел, ничто не помешает ему в очередном приступе вредности заявиться в школу, отыскать директрису или, того хуже, завучиху Иннессу Львовну, а та вызовет Марианну Александровну, француженку, их классную руководительницу, и. Лучше не думать, что будет.
Есть, конечно, слабая надежда, что после похода в гастроном Муха споет пару непристойных частушек и заснет мертвым сном, а потом ничего не вспомнит. Но это до тех пор, пока он не обнаружит, что все веники из березовых прутьев, приготовленные для того, чтобы по мере необходимости насаживать их на палку для метлы, исчезли из специального деревянного ящика, установленного под лестницей черного хода. И вот тут-то он, к гадалке не ходи, вспомнит, что видел давеча за котельной веселый костерок, вокруг которого плясали и кривлялись мальчишки, известные ему как облупленные. И доказывай потом Марианне Александровне, что дворник Мухтар Насыбулович вовсе не оскорбленный в лучших чувствах честный трудящийся, а пьяная харя, матерщинник и доносчик. А Марианна Александровна, она вообще как с луны свалилась, она вполне способна пожать Мухе «честную трудовую руку» и даже пожелать успехов в его «благородном труде».
Яша Берман, признанный интеллектуал, теребил кудлатую голову, чтобы активизировать процесс мышления, но что-то там застопорило, и Яша заныл, как от зубной боли, а потом с шумом втянул сопли.
– Яшка, ты чего разнюнился? – презрительно спросил Кира Самоедов, звеньевой.
– Я не разнюнился, Самоед! Сам ты разнюнился! Я думаю, головой! Потому и сопли. Я когда до чего-то додумываюсь, то сразу из носу течет. И на контрольных тоже, – объяснил Яша. Он и в самом деле никогда не расставался с большим мужским носовым платком, подобным тому, которым лысые пляжники на Петропавловке прикрывают голову, завязывая узелками уголки, чтобы получилась шапочка от солнца.
– И что придумал, думальщик?
– А то, что надо ждать, когда Муха заявится, дать ему подножку и тикать. В разные стороны. Как Неуловимые.
– Когда это они – в разные стороны? – хмуро спросил Кира, который посмотрел нашумевший фильм только один раз.
Яша, который фильм вовсе не смотрел, но делал вид, что смотрел сто раз, нагло ответил:
– Где, где? Смотреть надо внимательней. Вот где! И вообще, какая разница! Подножку, и разбегаемся. Или ты что-то лучше можешь предложить, Самоед?
Кира притих, так как предложить не мог вообще ничего, и покосился на Вадика, который не подавал голоса с тех пор, как они очутились в подвале. Вадик, как и все, сидел на корточках, но смотрел не по сторонам, а вверх, туда, где было светлее всего и откуда доносился не особенно разнообразный мат дворника. Потом он встал, обтерев спиной нештукатуреные кирпичи, приложил палец к губам, пихнул ногой Олежку и показал ему знаком, чтобы тот встал. А потом, изменив голос, начал громко дразнить дворника:
– Муха, муха, цокотуха, позолоченное брюхо! Муха, муха, цокотуха, позолоченное брюхо! Муха, муха, цокотуха, позолоченное брюхо!
Кира схватился руками за голову и в ужасе закачался из стороны в сторону, а Дуремар стукнул Вадика кулаком по коленке, чтобы тот заткнулся и не сделал хуже. А Яша Берман зашипел ужом: «Ты, Вадька, спятил! Он же убьет, уголовник!»
Но Олег, похоже, понял брата. Он встал, а потом слегка присел, согнув колени, словно готовился к прыжку.
– Муха по двору мела, муха денежку нашла! Пошла муха в гастроном и купила «Беломор»! Пошла муха на базар и украла портсигар!
Мальчишки на полу захрюкали от смеха, они еще не слыхали этого шедевра, сочиненного братьями не далее как вчера вечером перед сном.
– Выпивала муха водку – потекло по подбородку! Выпивала муха пиво и свалилася в крапиву, – пищал и гнусавил Вадик, чтобы остаться неузнанным. – Муха, муха, цокотуха, позолоченное брюхо!
Дворник, до которого дошло наконец, что его дразнят, взвыл пожарной сиреной, пропустил сквозь вой невнятный мат и с силой пихнул метлой в отдушину, пытаясь попасть в харю тому паразиту, который дразнится. И совершил ошибку, потому что именно этого-то от него и ждали. Олежка подпрыгнул как мог высоко и с первой же попытки уцепился за метлу и стащил ее вниз, потому что дворник, во-первых, не ожидал ничего подобного, а во-вторых, даже если бы и ожидал, то все равно не смог бы удержать метлу, на которой повис здоровый лоб-пятиклассник. Древко, вырвавшись, вывернуло Мухтару Насыбуловичу запястье, и двор огласился ревом, достойным Кинг-Конга. Разъяренный дворник бросился к двери в подвал. Но для того чтобы достичь двери, ему пришлось обогнуть примыкающий к дому двухэтажный флигель, поэтому он потерял время и упустил мальчишек.
Они, помогая друг другу, быстро вылезли из подвала, а последним лез Олег, который приставил добытую метлу под углом к стене и смог вскарабкаться по ней почти к самому проему, а оттуда протягивал руку Вадик.
Партизанские действия на сегодня были закончены, и мальчишки разбежались по домам – чистить штаны, курточки и пальтишки. Следовало бы успеть сделать это до прихода родителей.
* * *
Когда Аврора и Михаил, поженившись, начали искать варианты обмена квартир, чтобы из двух сделать одну общую, они торопились и не особенно выбирали. Та, что они выбрали после недолгих поисков, устраивала их, так как находилась неподалеку от дома на набережной у моста Лейтенанта Шмидта, где жил Аврорин отец, академик Михельсон. Ходу до дедушкиного дома было десять минут летом и чуть больше – по зимней слякоти и гололеду.
Люди, разъезжавшиеся из не слишком большой коммуналки, Аврору и Михаила обманули, вернее, и не обманули, а просто замазали одно обстоятельство. Квартира проходила по документам как четырехкомнатная, но при кухне имелась еще одна комнатушка, бывшие кухаркины апартаменты. Комнатушка считалась нежилой, так как была слишком маленькой, всего пятиметровой, а крошечное окошко располагалось в двух метрах от пола, то есть ближе к потолку, чем к полу. Прямо из комнатушки был выход на черную лестницу. И жил в этой комнатке, как оказалось, дворник Мухтар, о чем коммунальщики Михаила и Аврору попросту не уведомили, а лишь сообщили, что за кухней есть еще комнатка и за ней – черный ход. Документы на квартиру новобрачные просматривали мельком, не ожидая подвоха, а потом, после беготни с пропиской, после перевозки мебели, уже не оставалось сил все переигрывать назад. Но в их жизни с этих пор значительное место заняла война с дворником, который устраивал пьянки на общей кухне и оказался к тому же любвеобилен: пил в обществе двух-трех подруг – вроде бы подчиненных ему дворничих, которые поочередно оставались у него ночевать и иногда дрались за это право. Тогда было проще: коммунальная драка, вызов милиции и пятнадцать суток отдыха от общества дворника. Чистота в местах общественного пользования, тишина и покой в доме и свежий воздух, не насыщенный сивушными парами.
