Книга Летописец. Книга перемен. День Ангела, страница 179. Автор книги Дмитрий Вересов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Летописец. Книга перемен. День Ангела»

Cтраница 179

…И раздался гром небесный. «Замыкание – бах». Трескучие кометы с зелеными хвостами так и посыпались, такое сложилось впечатление, ниоткуда, со всех сторон. Ниоткуда поплыл и зеленый слезоточивый дымок, и сквозь дымок пробился нервный и досадливый Анин вскрик, тоже, кажется, зеленый, как недозрелый фрукт. Никита и сам был зеленый, и роса у него на лбу тоже, и ладони зеленые и липкие. И глазные яблоки, безусловно, тоже теперь зеленые, катапультировали и плавают по кухне шаровыми молниями, излучают невесть что науке неизвестное. И позавчерашняя щетина, оставленная на щеках для интереса, тоже, без сомнения, позеленела и косит теперь под молодую травку.

Никита, которого хорошо приласкало электричеством, не стал, однако, ни человеком-молнией, ни человеком-электроном, ни человеком-штепселем, ни обугленным трупом… Ни вообще ничем из ряда вон выходящим. Обошлось, слава богу, и, чтобы перевести дух, он сполз было по стенке (тоже зеленой, но это был ее родной цвет). Сполз, было, но, увидев в дверном проеме перепуганную до позеленения Аню, выпрямил коленки, проскользил спиной по стенке вверх, качнулся с пятки на носок, проверяя работу вестибулярного аппарата, зажмурившись, глубоко вздохнул пару раз, настраивая цветность изображения окружающего мира, и полез менять пробки.

Компьютер, однако, сии манипуляции не спасли, реаниматорских действий Никиты он также упорно не одобрял, жить не хотел – напрочь отказывался – и требовал, смертельно обиженный и холодный, имплантировать ему новый блок питания, а запасного блока питания в Никитиных закромах не завалялось, его следовало еще добыть. Проще всего было бы приворовать (если называть вещи своими именами) здоровый блок на родимой каторге. Хоть какой-то с нее навар. О чем Никита и сообщил Ане в утешение, то есть сообщил, что блок питания он вечерком, когда все ответственные лица разойдутся, без отдачи позаимствует на службе. Но не утешил, однако, потому что работу, реферат ее этот на тему невнятно гуманитарную, то ли культурологическую, то ли искусствоведческую, то ли филологическую, необходимо было сдать сегодня, а иначе денег не дадут и работы тоже не дадут. А если не дадут, то…

То они умрут с голоду – это во-первых; не смогут заплатить за квартиру, и Цинния Валерьевна, вся из себя больная такая и немощная, но, когда прижмет, весьма энергичная и сноровистая, попрет их из квартиры с грандиозным скандалом – это во-вторых; и в-третьих, не получится заплатить за Анино обучение в Гуманитарной академии; и в-четвертых, они не смогут… Ничего в жизни не смогут. И лучше сгинуть совсем, прыгнуть, например, с шестого этажа, чем ей, взрослой и самостоятельной девятнадцатилетней женщине, с позором возвращаться в родной дом, под мамино крылышко, на мамино содержание, а также к бабушке и дедушке, которых она бессовестно бросила, не звонит и не навещает, и теперь стыдно, стыдно, стыдно до серого окаменения.

Анина позиция, за исключением мелодраматических полетов из-под крыши и декадентского «серого окаменения», была Никите близка и понятна, но… Но, лицемерно убалтывал он Аню, временно отменившую мораторий на дипломатические отношения, но бывают же на свете обстоятельства и фатальные несовпадения? Случаются же (и всегда – без вариантов – не вовремя и неожиданно) метеоритные дожди, землетрясения, цунами, торнадо, чумные эпидемии и дефолты? Что мы пред лицом стихий? И все равно как-нибудь перемелется, родная. Станем метеориты сачком ловить и загонять втридорога за бешеные у. ё. Станем принимать ставки на цунами-серфинг. Станем продавать билеты на торнадо-шоу. Устроим пир во время чумы или пойдем в Робин Гуды.

Никита вдохновенно нес откровенную околесицу, иногда даже в рифму, нисколько не сомневаясь в том, что Аня примет его треп за чистую монету. Он еще на заре туманной юности своей, проживая при безалаберной, непутевой матушке, понял на ее примере, а также на примере несуразных и непутевых подружек ее, что женщины, как и дети, редко воспринимают доводы разума, это им скучно, видите ли. Зато они весьма и весьма благосклонно относятся к материальным доказательствам вашего расположения, а еще благосклоннее – к сверкающей романтической лапше, которую, обмирая от избытка сентиментальных чувств-с, с усердием, достойным лучшего применения, накручивают себе на уши, господи боже ты мой!

Аня, казалось, подуспокоилась или просто устала. Взгляд у нее сделался рассеянным и снисходительным, как всегда после сеанса Никитиной «чушетерапии». И пора было уже начинать суетиться. В общем, так: сначала на выставку, потому что открытие уже через сорок минут, только-только добраться. Потом, невзирая на все неприятности, с этим связанные, – на каторгу, будь она неладна, попытаться, используя ловкость рук, на глазах у почтеннейшей публики увести из живой машины блок питания и сделать вид, что так и было, а потом… А потом тебе, рыба-Кит, хвост прищемят и оторвут совсем, на хрен, и тоже сделают вид, что так и было.

О, небо, небо, это когда-нибудь кончится?! Этот крутеж и мельтешение? Эти ежедневные и ежечасные попытки извернуться и просуществовать? Эта брехня во спасение через раз? Изоврался уже, изоврался и измельчал во вранье. Задолбало. И не прав ли Войдушка, заделавшись клоуном и осев при жирненькой кормушке? Тысячу раз прав.

* * *

Дверь за Никитой захлопнулась, и Аня осталась наедине с неприбранной Вселенной. И прах вотще сгоревших звезд, и тлен нетрезвых озарений, обломки рухнувших надежд, осколки суетных стремлений пред ней предстали… Во всей своей смачной неприглядности. А поскольку компьютер сдох, и срочная работа тоже сдохла, не осталось никакой весомой причины, могущей оправдать существование на кухне хаоса. И не первозданного вовсе, а, по меньшей мере, вторичного, то есть такого, с которым справиться раз и навсегда, сотворив из него нечто структурированное, нет никакой возможности согласно второму, кажется, началу термодинамики. Однако в порядочном обществе такого рода хаос принято хотя бы на время устранять, хотя бы халтурно и поверхностно, чтобы некто (практически кто угодно, существующий в области допущений, будь то квартирная хозяйка, друзья-приятели, мама, почтальон, вор-домушник под личиной сантехника, бесцеремонные представительницы Свидетелей Иеговы, Квентин Тарантино, Эм-Си Мария и т. д.) не счел тебя свиньей, забредя на огонек, так сказать.

Поэтому посуда была снесена в раковину и перемыта, бутылки – и те, что смирно стояли у батареи, и те, что пьяно валялись под столом и в углу, за буфетом, – сложены в особую отведенную для них коробку из-под «позаимствованного» Никитой картриджа и прикрыты картонкой, клеенка на столе отдраена до частичного исчезновения орнамента, Эм-Си Мария извлечена из убежища и приклеена к стенке над холодильником, ведро наполнено водой, швабра взята наперевес, и песня заведена такая подходящая – под погоду, и сырость, и неустройство, и невезение. А еще в пику Эм-Си, которая вздумала ей с утра пораньше давать добрые советы.

– В городе Эн дожди, – поливала Аня зеленые шашечки линолеума, разводя слякоть. – Дожди, – неуверенно голосила она и косилась через плечо на Эм-Си, но Эм-Си молчала, не потому что заткнулась, признав себя неправомочной в том, чтобы учить жить Аню, а потому что не одобряла беспомощных Аниных вокальных экзерсисов. – В городе Эн дожди, – упрямо добавила фальшивых децибелов Аня, – замыкание – бах, и встали трамваи. – И Аня, уронив руки и расслабив коленки, изобразила, как встали трамваи.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация