В одном была Соевна права: Инну, прозябавшую, чтобы не раздражать родителей (как понял Олег из переписки с нею), в какой-то заводской медсанчасти города Братска и получавшую грошовую зарплату, надо было содержать. Сама она проявлять какую-то активность ради собственного материального благополучия была не способна. Перевозить же Инну с сыном к себе Олег опасался. Сначала опасался, потому что сам был неустроен, потом – из-за Ромы, потом вдруг понял, что вовсе не из-за Ромы, который при необходимости, если, не дай бог, таковая возникнет, достанет ее где угодно. Не из-за Ромы, а из-за себя самого.
Их разделяло несколько бескрайних и бесконечных лет, и оба они менялись – менялись врозь. Олег приезжал к Инне в Братск всего два раза. И если первая встреча была нежной и терпкой, как осенний дым, то вторая, состоявшаяся через полгода, отдавала горечью сгоревшего жилья, той бедой, которая объединяет, возможно, вопреки желанию. Они, Инна и Олег, с трудом узнавали друг друга, замечали то, чего не увидели полгода назад, и жалели друг друга, не в силах ничего изменить.
– Я больше не донья Инес, – шептала Инна ночью, вытирая слезы о плечо Олега, – я больше не донья Инес, я замотанная и равнодушная провинциальная врачиха. А от тебя, Олежка, прежнего только канавка на верхней губе осталась… Ты стал гораздо шире и грубее, волосы подрастерял и пахнешь по-другому, не собой, а… электричеством, по-моему…
Но окончательно расстаться с Инной, бросить на произвол судьбы, отпустить в свободный полет ее, привыкшую к клетке, Олег не считал себя вправе. И себя прежнюю она потеряла по его вине, с этим приходилось соглашаться. Поэтому он, невзирая на то, что окружен был соглядатаями, с иронично-благосклонного соизволения Ромы расширял свою торговлю, обзаводился новыми связями и восстанавливал старые, китайские, шедшие через Сян Линя, к которому был отпущен со строгим напоминанием о том, что жизнь Инны и сына целиком и полностью зависит от его поведения.
Олег начал торговать электроникой, а также вкладывал деньги в ценные бумаги, в которых научился разбираться, и даже, поначалу робко, а потом смелее, начал играть на бирже. Жить стало не так страшно и намного интереснее, но все отравлял Рома со своей издевательской усмешкой. Рома забирал себе половину заработанного Олегом и не думал его отпускать, хотя Олег, по его подсчетам, давно отработал утопленные наркотики с лихвой. Но кто же отпускает дойную корову?
Все это было крайне унизительно. И однажды Олег, в основном, чтобы сменить обстановку и не видеть каждый божий день Ромину лоснящуюся морду, придумал себе командировку в Москву, под предлогом налаживания прямых, без длинной цепочки посредников, поставок китайско-корейско-гонконгских компьютеров и радиотелефонов в столицу. Олега, как всегда, небрежно благословили и выделили ему двух сопровождающих, чтобы в столице он чего не удумал, с точки зрения Ромы, неподходящего.
В Москве Олег добросовестно встречался с нужными людьми, подписывал договоры, участвовал в совещаниях и относительно скромных корпоративных застольях и с тоской думал о том, что в Читу возвращаться все равно придется, что Рома, чтоб ему пропасть, наверняка воспользуется его, Олега, каналами для переправки в столицу наркоты… Для того и отпустил, и гляделки его масляные вспыхивали желтым огнем, и взгляд чадил, и горькая копоть оседала у Олега на сердце.
И тут Олега проняло, и проняло так, что мелькнула в голове кометою одна мысль, совсем не здравая мысль, совсем шальная и авантюрная, но… Но, в конце концов, попытка не пытка, думал он. Хуже себе он вряд ли сделает. И Олег, сопровождаемый двумя «попутчиками», предпринял пешую прогулку по Москве и, словно невзначай, вышел к трем вокзалам. И протянул под предлогом гадания руку первой же цыганке видом почище прочих.
– А кто руку для Зарины золотить будет, молодой? – повела густым туманным взором цыганка по имени, надо полагать, Зарина.
Олег, повернувшись так, чтобы не видели «сопровождающие лица», вытащил бумажник, но вместо купюры достал картонку на веревочке и показал ее цыганке Зарине.
– Откуда у тебя? – еле слышно спросила Зарина и слегка побледнела.
– Меня зовут Лачо по-вашему. Картонку когда-то дала Мерикла. Проводишь к ней?
– А вдруг ты злой? – забеспокоилась цыганка. – Вон с тобой какие двое, – кивнула она на Роминых мордоворотов, которые, не увидев в действиях Олега ничего из ряда вон выходящего, стояли в двух шагах и скучающе смотрели на голубей, в уверенности, что никуда он не денется, если до сих пор не делал попыток сбежать.
– А ты проверь, злой я или нет. Неужели не умеешь? А эти двое, – прошептал он так, чтобы слышала только она, – эти двое мне не нужны. Совсем не нужны. Поняла, надеюсь?
– Боюсь я. Ну, ладно. Запоминай телефон. Там все скажешь.
По телефону администратора гостиницы он передал привет Мерикле от Рудко, внука ее, и ему назвали адрес, и Олег встретился с Мериклой. А сопровождающих Олега мордоворотов решительно остановили у входа в квартиру. Было кому остановить.
Мерикла поседела до снежной белизны и похудела, высохла, но смотрела все так же проницательно и тяжело, как помнилось Олегу.
– Лачо. Я тебя узнала, – пошевелилась Мерикла в своей инвалидной коляске. – С чего бы Рудко стал передавать с тобой привет? У меня тут видеонаблюдение, – показала она на экранчик в углу. – Это, что ли, привет от Рудко? Вот эти два громилы?
– Можно и так сказать, – мрачно ответил Олег и поведал Мерикле о своих несчастьях, причиной которых был Рома-Рудко.
– Значит, жаловаться пришел, – важно кивнула Мерикла, выслушав Олегову короткую повесть.
– Я не жалуюсь, Мерикла. Я просто рассказал тебе историю. Рассказал, потому что не хочу… – запнулся Олег, впервые ясно осознавая, от чего именно пришел спасаться к старой цыганке.
– Не хочешь становиться убийцей? И мне теперь, старой, значит, решать, кого казнить, кого миловать? Что ж, считай, ты нашел выход, ты сделал правильно, что рассказал. Только ведь Рудко мне внук, а ты кто? Пусть тоже, что ли, будешь внук, Лачо, хотя ты и слаб. Цыган бы на твоем месте давно убил, своими ли руками, не своими ли, как сейчас многие молодые делают. – Мерикла поджала губы и качнула головой в сторону двери: – Они там шепчутся, что я, старая, уж выжила из ума, но сделать пока ничего не могут. А раз не могут, я распоряжусь. И тебя, Лачо, оставят в покое. Оставят только потому, что я когда-то тебя приняла и выдала тебе свой документ. Пусть только попробуют не оставить в покое! Рудко много воли взял и непочтителен. А сейчас ты сядешь со мной за стол, пока мои там с Рудко связываются по телефону или, как его там, по факсу, что ли? Он не посмеет тебе вредить никаким образом. А барон Коло всегда на моей стороне.
Олег не подозревал, что вряд ли Мерикла выступила бы так решительно в его защиту, если бы не обида, которую нанес ей Рудко, будучи еще пятнадцатилетним подростком, необузданным в мужских желаниях. Как-то ночью ему не хватило воли удержаться, и он спознался со своею сестрой Таней, любимой внучкой Мериклы, придавив ей лицо подушкой, чтобы не кричала и поменьше сопротивлялась. Изнасилование Тани имело совершенно ужасные последствия – задыхаясь под подушкой, девушка потеряла сознание, а в себя пришла уже тихой безумицей – так среагировал мозг на недостаток кислорода. Таня жила при Мерикле и помогала чем могла, своим присутствием не давая забыть о преступлении внука.
