И только на свадьбе Авроре Францевне и Михаилу Александровичу стало ясно, насколько жалким и смехотворным выглядел бы их вклад в эту чудовищно роскошную ассамблею. Во Дворце бракосочетаний, где проходила регистрация, Аврора во все глаза разглядывала платье Оксаны, приобретенное явно не в «Пассаже» и не в специализированном салоне для новобрачных, куда выдавались талоны, и сшитое не в… Вот, между прочим, где такое могли сшить? Вернее, соорудить? Необъятный кринолин тяжелого белого шелка, весь в капроновых розах, обрызганных бриллиантами. Но фижмы и длинный шлейф? Это явное излишество. Таким же вопиющим излишеством, несуразностью выглядели прорезные готические буфы рукавов и высокий, чуть не выше прически, морозно-кружевной воротник а-ля Мария Стюарт. Фата, само собой, никак не могла сосуществовать с подобным воротником. Фата цеплялась бы за воротник и топорщилась, потому, вероятно, была заменена тюрбаном, украшенным страусиным пером. Перо, за неимением настоящего аграфа, удерживала бриллиантовая брошь в виде шестиконечной снежинки.
Позднее обнаружилось, что все это великолепие – и фижмы, и шлейф, и воротник, и глупые буфы – снимаются. В ресторане Оксана осталась в немного слишком прилегающем и низко декольтированном атласе, а тюрбан размотали и превратили в странного вида фату, более напоминающую измятое полотенце. Перо брошкой прицепили сбоку, и оно изысканно ниспадало на шею и декольте, пышной водорослью колыхалось во влажной, горячей стихии дыхания и флюидов (если не сказать испарений), почти зримо поднимающихся от тела новобрачной, – было жарко. В самом деле, второй этаж «Невского», где сняли ради свадьбы большой зал, моментально нагрелся и вскипел шампанским и бурным оживлением вокруг накрытых столов.
– Йося! Йося! Иди уже знакомиться! – раздался визгливый крик позади растерявшейся в водовороте гостей Авроры. – Йося – это Иосиф Михайлович Полубоевой, мой муж, а я – та самая Фрида Наумовна из Днепропетровска. И как вам Оксаночкино платье? Его шили в театральных мастерских, а бриллиантики – это моего покойного двоюродного деда, киевского аптекаря, спасенные, – я сама нашивала. Разве ж можно? Давайте вашу коробочку. Там сервиз, да-а? Поставим на особый столик, куда подарки сносят. За ним приглядывают. Мало ли тут всяких ходит?
– Простите? – только и сказала Аврора, вцепившись в локоть Михаила Александровича.
– Мне вас Вадик показал. Сам он занят, шампанское с Соломоном пьет. А Рувимчик так и не приехал. Дела у него! Какие у него дела? Языком чесать у него дела! А ведь это он их сосватал, вы знаете? Мне Вадик рассказал. Ну! Идите же за стол – кушать! Все должно быть очень вкусно. Я и Рахиль с Сонечкой сами присматривали здесь на кухне, так присматривали, что шеф-повар уволился. И хорошо. А то бы он наготовил! Мы современные люди, не то что тот же Изя: не смотрим, кошерное, не кошерное. Было бы вкусно и чисто. И музыка будет под названием вокально-инструментальный ансамбль «Биробиджан-два». Почему два? Спросите – не знаю. А тамаду мы сегодня прогнали, он напился. Тамадой придется быть Соломону. Он – ничего, веселый, но всегда один и тот же анекдот рассказывает. Знаете? Пришел мессия на землю. Весь народ встречает, ликует, один рабби Шмуклер деньги считает. Ждал мессия, ждал, пока рабби деньги сосчитает, не дождался и сам идет к рабби. «Рабби Шмуклер, – говорит, – вот уже я. Сколько вас можно ждать?» «И кто бы говорил, господи?» – отвечал рабби Шмуклер, не отрываясь от денег. Вы хорошо себя чувствуете или наоборот?
Последний вопрос адресовался явно Авроре, побледневшей от головокружения, вызванного духотой, громким нестройным гулом и гостеприимством Фриды Наумовны. Аврора, наконец, осознала, что перед нею родители Оксаны, и ответить постаралась настолько любезно, насколько была в состоянии:
– Все замечательно, Фрида Наумовна. Мы счастливы познакомиться. – И незаметно пихнула ногой Михаила Александровича, призывая его подтвердить ее слова.
– Да, да, – очнулся Михаил Александрович. – Очень. Очень, знаете…
– Йося! Йося! – залилась Фрида Наумовна. – Что же ты молчишь, как неживой? Проводи папу и маму Вадика к столу, поближе к детям. Там место оставлено. Выгони Изю, если он туда уже уселся.
– Ах, так вы – мама и папа Вадика! – ожил неживой Йося, и печать мучительных раздумий сошла с его библейского чела. – А я-то все думал, кто бы это мог быть? Так я рад, я счастлив! Если вам вдруг понадобится гинеколог, так вот он я!
– Йося, – с ноткой недовольства заметила Фрида Наумовна, – все и так знают, что ты гинеколог. Ты и на свадьбе будешь выполнять свои профессиональные обязанности или ты на них сегодня наплюешь? Пора уже кричать: «Горько!»
Сидя за свадебным столом, Аврора пряталась в тени огромного букета белых, в лентах и бантах, хризантем, вдыхала их камфарный аромат и только этим да глотком шампанского была жива. Вадим находился совсем рядом, за букетом, но казалось – за темными лесами, за высокими горами. Он был своим в этой веселой и добродушной, но слишком бурной, жаркой и пряной стихии, он был уместной изюминкой в этом круто замешенном тесте. Что касается Авроры, то она, по контрасту, чувствовала себя росой, безвкусным дистиллятом, который быстро и незаметно испаряется на жаре, высыхает бесследно или оставляя смутные ореольчики размытой пыли. И плохо ей было. Хуже некуда. Особенно худо стало после того, как начали громко называть главные подарки: жемчуга для невесты, платиновые, с бриллиантами, запонки для жениха, югославский мебельный гарнитур. Машина, новейшие «Жигули». Ключи от двухкомнатной квартиры на Петровской набережной, съемной квартиры, проплаченной на два года вперед…
Ключи от квартиры. Вот так. Аврора-то думала, что Вадим с Оксаной будут жить с ними. Она внутренне противилась этому, боялась, что ее лишат привычного комфорта и уютного беспорядка, который поселился в доме вместе с креслом-качалкой и китайской розой. Но ей и в голову не приходило, что может случиться по-иному, и теперь, вместо того, чтобы вздохнуть с облегчением, обиделась на весь свет, лишенная прав и влияния на собственного сына. Она беспомощно взглянула на мужа. Очень было похоже, что Михаила Александровича одолевают те же мысли. Плечи его опустились, глаза потухли, и его упругая аура, которую всегда хорошо чувствовала Аврора, потекла тоскливым киселем с плеч к коленям.
– Миша, – жалобно шепнула Аврора, – хорошо бы домой. Там Франик один и может начудить. Последний раз он в тазу костер из газет жег. …И ведь отказался идти на свадьбу, словно чувствовал, что… Он всегда чувствует. Миша, давай чем-нибудь отговоримся и уйдем.
– Плохим самочувствием отговоримся, – вяло пожал плечами Михаил Александрович, – чем еще? Тем более что это правда.
Исчезновение родителей жениха прошло почти незамеченным и никого особенно не заинтересовало. К тому же грянул с эстрады залихватскими скрипками «Биробиджан-два», и хрустальные висюльки на люстрах, и лепестки богатых букетов, и перекрахмаленная бахромка скатертей, и бомбошки на занавесях, и чаевые в карманах официантов, и хорошо поддавший Соломон Соломонович (соло) заплясали под «Семь сорок». Веселая свадьба получалась.
* * *
Михаил Александрович и Аврора Францевна вышли из ресторана на Невский проспект и, не сговариваясь, миновали расположенную тут же станцию метро «Маяковская», от которой так удобно было бы добраться до дому. Пожалуй, только сейчас они оба вдруг осознали в полной мере, что встретились после долгой разлуки, что снова вместе вопреки невзгодам и напастям и что все, к сожалению ли, нет ли, не может быть совершенно по-прежнему. И тревожно от того, что непонятно, как относиться к наступившим изменениям, всерьез или легко, наводнение ли это или же просто надоедливый мелкий дождь, такой дождь, при котором не знаешь, открывать зонт или сойдет и так.
