Стас и его жена Вика-Брюнхильда работали дворниками, а их квартира была дворницкой.
В единственной комнате ничего не было, кроме двухэтажной кровати. Впрочем, здесь не жили, а только спали. Все вещи вперемешку с дворницким инструментом размещались в коридоре.
А люди обитали на кухне: пили, курили, беседовали ночи напролет, играли на странных музыкальных инструментах, пели горлом, занимались древнеегипетской йогой фараона Эхнатона…
Утром кто-нибудь выходил во двор с метлой и совком. Причем, это не обязательно был один из супругов. Гораздо чаще их работу выполняли заночевавшие гости. Делали это они для разнообразия, по доброте душевной, а также опасаясь, что нерадивых дворников ЖЭК попросит со служебной площади, и тогда пропадет хорошее место между Моховой и Фонтанкой, куда можно запросто завалиться в любое время суток, где нет вопросов и ответов, а есть радушие, переходящее в равнодушие. Что еще человеку надо?
В первый же вечер Кирилл почувствовал себя почти счастливым. Они пили со Стасом портвейн, говорили про все на свете, почему-то скатываясь на Гоголя и Достоевского, а Брюнхильда мазала по небольшому холсту масляной краской, иногда спрашивая их мнение.
— Ну и хрен с этой армией, — стучал стаканом Стас. — Я не говорю про государство, мне до него нет никакого дела. Я про человека, отдельную личность. Может, кому-то она нужна, армия, вооруженные силы страны, для каких-то целей?
— Генералу нужна, чтобы солдаты построили ему дачу, — отвечал Кирилл, плохо улавливая идею Стаса, вообще уже плохо соображая, но чувствуя себя при этом замечательно. — Прапору, например, чтобы упереть побольше с вещевого или продовольственного склада.
— А солдату? Я про нормальных людей говорю, а не про законченных уродов… Гениально, Брюнхильда! Заброшенность, покинутость у тебя получается. Да! Вижу!..
— Солдату не нужна такая армия, если он не садо и не мазо.
— Ты лучше подумай, — Стас тряс своим пшеничным хвостом, как бегущая рысью лошадь. «Гоголи у вас как грибы растут». Это Белинский сказал спросонья. Достоевский и был таким грибом Гоголя. Ты читал «Двойник» Федора Михайловича?
— Читал, — соврал Кирилл.
— Хорошо. Там, в коридоре, найдешь потом.
Там у нас весь Достоевский под ватником отдыхает… Так вот, Достоевский был грибом Гоголя и не больше того. Тянулся за ним, завидовал, думал, «Двойник» лучше «Мертвых душ».
— Лучше, — согласился Кирилл.
— И близко не лежал. Хоть «Двойник», хоть «Тройник», а выше Гоголя было ему не прыгнуть, грибница мешала. Что надо было делать?
— Чернышевский, — вспомнил Марков. — Сон с Верой Павловной. Надо было ему спать с Верой Павловной…
— Надо было оторваться от грибницы. Понимаешь? А как это сделать?
— Отрывать грибницу нельзя, — пояснил Марков. — Меня дед учил. Надо ее срезать.
— Да. Дед — молодец… Так лучше, Брюнхильда! Ты — гений!.. Достоевскому — каторга. Как отрезало! Вернулся другим писателем. Там — Гоголь, а там — Достоевский. Ему каторга была до зарезу нужна. Благодаря каторге он и стал гением. А кому-то нужна наша долбаная армия с дедовщиной.
— Мне нужна?
— Может, и тебе нужна, — Стас разлил остатки портвейна из последней бутылки.
— Я бы лучше на каторгу с Федором Михайловичем, — сказал Кирилл.
Кирилл спал на втором этаже супружеского ложа, Стас с Брюнхильдой на первом. Кириллу плохо спалось на новом месте. Сначала мешал выпитый портвейн, от которого по плывущей комнате бежали мысли, образы и никак не могли остановиться. Потом на первом этаже послышался мужской храп и одновременно чье-то активное дыхание. Даже здорово пьяного Кирилла это заинтриговало.
Он свесил голову вниз и в свете уличного фонаря, свет которого свободно проникал через окно без занавесок, увидел забавную картину. Стас мирно спал, вытянувшись во всю свою длину. Бодрствующая Брюнхильда самозабвенно прыгала на нем, шумно дыша. В этот момент Стас, общавшийся одновременно с двумя богами — Морфеем и Эросом, громко захрапел, и Брюнхильда тоже простонала, запрокинув голову. Совсем рядом со своим лицом Кирилл увидел огромные стекла очков, отбрасывавшие свет фонарей, и повалился на кровать, сотрясая беззвучным смехом всю двухэтажную конструкцию.
Глава 9
НАТАША ЗАБУГА ПОСТЕПЕННО ВЫРАСТАЕТ ИЗ ЛЯГУШОНКА В ЛЬВИЦУ, НО ЕДВА НЕ ПРЕВРАЩАЕТСЯ В КОТЕНКА ЗА ОДНО МГНОВЕНИЕ
Приморский поселок, в котором выросла Наташа Забуга, назывался Привольное. Она прожила здесь семнадцать лет, но так и не поняла — кому же в нем живется привольно? Вообще-то, он был довольно большой, вытянулся от железнодорожной станции километра на три, но 6 поперечнике узок — пару домиков с одной стороны дороги и воинская часть на склоне сопки — с другой. И такая картина на всем протяжении поселка, от дорожного щита «Привольное» на въезде до его перечеркнутого по диагонали близнеца. Бетонные заборы воинских частей и низенькие некрашенные домики местных жителей.
Зато вокруг поселка — действительно приволье. Поросшие густым лесом сопки бегут бесконечными волнами во все стороны. Ходить в лес Наташе было строго запрещено, даже когда она уже училась в старших классах и за ней бегали мальчики. Была на это давняя причина.
В пятом классе лучшая подруга Вера Ляльченко взяла в библиотеке книжку «Пионер умелец». Одна из ее глав была посвящена поделкам из лесного материала. На следующий день после школы Наташа и Вера отправились в лес за сучками и корешками, похожими на что-нибудь. Когда Наташа отыскала, наконец, деревяшку, напоминавшую ей носорога, выяснилось, что они ушли слишком далеко. Назад шли еще дольше, но так и не дошли.
Подкрадывалась ночь. Девчонки вспоминали уже страшные истории про тигров-людоедов и начинали тихонько, чтобы не привлечь внимания хищников, выть, как вдруг в стороне услышали похожий вой. Сначала они онемели от ужаса, но потом догадались, что где-то там железная дорога. В темном лесу они решили все же идти на звук. Правда, больше ничего не было слышно, но зато девочки кое-что разглядели.
В темных зарослях на соседней сопке мелькнул слабый огонек. Ничего роднее и ближе этой зыбкой световой точечки Наташа никогда не видела. Девочки, затаив дыхание, чтобы не угасла слабая искорка, всматривались в темноту.
Опять появился огонек, но уже не один. Огни то исчезали, то появлялись, но все-таки стали постепенно приближаться. Вот уже слышен топот сапог и солдатская ругань. Каким родным показался им отборный мат! Девчонки подняли крик и побежали навстречу солдатам, которые шли цепью, злые, усталые, поднятые по тревоге плачущей матерью.
На следующее утро мать притащила в батальон ПВО целый рюкзак пирогов и ватрушек, которые достались «дедам» и «дембелям», в поисках детей не участвовавшим. Наташина мама вообще пекла очень хорошо и не только по праздникам. Жаль, что есть мучное Наташе строго настрого запрещала Алла Владимировна.
