Это просто конец.
И он встал. Решительно подошел к ближайшей от него статуе и несколько грубовато нанизал ей на палец кольцо.
А потом побежал так быстро, как никогда в жизни не бегал. Шагнул с разбега ногой на ограду и, раскрыв руки, как крылья, полетел навстречу черной воде.
А после того, как ударился об воду, увидел перед собой яркую вспышку. И тут же зажмурил глаза, точно так же, как на последней в его жизни фотографии десятого "Б" класса на цветущем школьном дворе Но конца жизни, похоже, не существует…
Он читал об этом тысячи раз.
Но вот ведь, дурак, не верил.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СУМАСШЕДШИЙ
Глава 1
КИРИЛЛ МАРКОВ НЕ ВЫЛЕТАЕТ, А ВЫХОДИТ ИЗ ИНСТИТУТА, ЧТОБЫ ПОПИТЬ ПИВА
По зеленому полю доски плавали нарисованные мелом колбаски с плюсами и минусами на аппетитных попках. Диполи.
Несколько формул исподтишка совали им в бока математические колючки степеней и корней.
В одном крупном диполе уже торчала занозой минусовая степень. Но в этом не было большой беды. Стадо тучных диполей все равно было достаточно многочисленным, чтобы не почувствовать потерю одной молекулы. Тем не менее все присутствующие в аудитории с ужасом смотрели на доску, словно увидели за рисунками и формулами доказательство близости и неотвратимости конца света или, что еще было страшнее для будущих советских инженеров, доказательство бытия Божия. В воздухе аудитории запахло электричеством. Приближалась гроза.
Центр доски был безжалостно смазан сухой тряпкой. По меловой дорожке кто-то вывел уродливым, но разборчивым почерком:
Ах, лучше бы, Миронов,
Ушли вы в мир ионов…
Сам доцент Миронов, читавший второму курсу судомехаников и кораблестроителей лекции по физике, стоял тут же — между диполями и студентами. Миронов был интересным мужчиной, пользовался успехом у женщин и считал, что студенты его тоже любят. На лекции он приходил в польском пиджаке расцветки «На Варшаву падает дождь» и шейном платке малинового цвета. Он умело оживлял лекции анекдотами, не всегда приличными, но имевшими, как ни странно, отношение к изложенному материалу. Так, в этот раз перед самой переменой он ткнул указкой в два соседних диполя и рассказал анекдот, совершенно к месту, про Груню, которая ела борщ.
— Хороший у вас борщ, — сказала Груня, — аж в грудях жжет.
— Ты, сватья, сначала грудь из борща вынь, посоветовал ей на это хозяин.
Сорвав дружный студенческий гогот, Миронов удалился на перерыв. И вот теперь он стоял перед эпиграммой, посвященной его обаятельной особе, и недоумевал. Он никак не ожидал такого грубого вмешательства лирики в его физическое пространство. Это было нарушением неприкосновенности рубежей. И вообще, как могла лирическая искра вспыхнуть в этом техническом болоте? Как неизвестный лирик смог выжить и развиться среди сопроматов и теормехов? И почему именно в него, Миронова, он ткнул свое острое перо? В самого либерального и современного из всех ЛИВТовских преподавателей. Ткнул так точно и подло.
— Я попрошу неизвестного автора… — начал Миронов металлическим голосом, но вовремя осекся.
Нет, он действительно был неплохой мужик, и студенты, может, и не любили его, не лирики ведь, но относились к нему терпимо.
— Я оценил и лаконичность, и удачную рифму, — Миронов взял себя в руки, и голос вернул себе прежний, лекционный. — Эпиграмма действительно удачная по форме, но по содержанию… На первой лекции я рассказал вам про несчастье, которое со мной приключилось, и этот неизвестный автор подленько пошутил над тем, над чем вообще-то смеяться грешно. Такт, сочувствие, благородство изменили ему, следовательно, никогда ему не стать настоящим поэтом. Я скажу больше — и настоящим инженером-судомехаником он не будет тоже!..
Студенты зашумели. Они это поняли в том смысле, что Миронов пожалуется в деканат, и беднягу-поэта вышибут из института.
— Нет, я не стану жаловаться, — продолжил лектор, чувствовавший аудиторию, — но человеку с таким подлым, ерническим сознанием никогда не стать хорошим специалистом, советским инженером. Ведь не только среди машин ему придется работать! Да он и машину понять не сможет, не то, что людей!.. Я когда-то рассказал вам, как друзьям, коллегам, что попал в страшную аварию, когда ехал с дачи на своем автомобиле. Только отличная реакция спасла меня от верной смерти. В свое время я проходил специальный тест. Моя реакция оказалась с почти предельным коэффициентом, почти как у космонавта. Благодаря этой физической способности я сейчас стою перед вами, пытаюсь Донести до вас какие-то физические знания, необходимые будущим механикам и корабелам.
А этот некто жалеет, что я не погиб тогда — Мне стыдно за него и за вас…
На большой перемене подавляющая часть судомехов и корабелов спустилась в столовую, но кое-кто свернул в гардероб.
— Климов, отметь меня! — крикнул худощавый парень, одетый в свободный черный свитер с белыми ромбами на груди и вельветовые джинсы. — В случае чего Иволгин за меня крикнет.
— Нехорошо, Марков, прогуливать, — заулыбался староста группы, отличник Валера Климов, очень похожий на дореволюционного чиновника и повадками, и этой вот вкрадчивой улыбочкой. — Повезло тебе, что Миронов не стал копать, а то вылетел бы из института. Я же говорил, что Миронов — хороший мужик. Ребята рассказывают, он экзамены принимает нормально, не режет, вытягивает. А ты на него стишки такие злые…
Марков влез в драповое пальто, намотал на шею длинный, в два человеческих роста шарф.
Вспомнил малиновый шейный платок. И вправду, чего это он напустился на физика? Нормальный мужик, не стукач, не псих. Рифму вот оценил по достоинству. Из-за этой рифмы, внезапно пришедшей с утра в голову, Кирилл Марков и написал эпиграмму. Миронов — мир ионов.
Сначала была рифма, а уж потом сам собой родился этот зловещий смысл. Так сказать, ради красного словца… И не то что обиды, никакого дела не было ему до Миронова. Не в Миронова он целил, а в ненавистную Кириллу точную науку. Вот кому он желал мучительной смерти, так это эпюрам, интегралам, кривошипам, реактивам и, конечно, диполям. А Миронов пусть себе живет…
В Ленинградский институт водного транспорта вели две дороги. Одна шла трамвайным путями вдоль Обводного канала. Кирилл первые студенческие дни ездил этой дорогой. С одной стороны он видел страшные производственные корпуса, которые скрежетали козловыми кранами, дышали едким, тяжелым паром, когда он трясся мимо в полусонном трамвайчике. С другой же плескался жутким техногенным коктейлем Обводный канал. Вот что ждало его после окончания института — или огонь производственных монстров, либо же полымя мазутных рек в речном пароходстве. Чужой и страшный мир лежал перед ним, как орудия пыток перед маленьким, одиноким еретиком.
А потом Дима Иволгин, который тоже жил в Купчино, показал Кириллу другой маршрут, чудаковатый, как все связанное с Иволгиным, но все-таки другой. Теперь он ездил на электричке до Витебского вокзала, а потом пересаживался на двадцать восьмой трамвай. Тут хотя бы мелькали какие-то деревья, дома, люди. Бывший Измайловский собор, с синими куполами, похожий на чернильницу, магазин старой книги на проспекте Огородникова, где можно было купить потертую на сгибах «Библиотеку поэта», пивные киоски у завода Степана Разина, где тоже была жизнь…
