— Вы плачете, Люда?! — воскликнул Боря Белоусов. — Я обидел вас чем-нибудь? Простите меня. Я не хотел. Не отвечайте на мой дурацкий вопрос, не надо. Бог с ним, со счастьем…
— Отчего же, Боря! — с вызовом в голосе ответила Людмила. — Я отвечу. Отчего же не ответить? Значит, счастье… Вам, позитивисту, практику, это будет интересно. Может, формулу какую-нибудь выведете, или таблицу составите. Счастье… Знайте, что я Борскому никакая не жена!
— Как не жена?! — почти закричал Белоусов, не то в испуге, не то от радости.
— В том самом смысле не жена. Что вы так смотрите? Не понимаете? В биологическом. Между нами ничего еще не было…
— Не понимаю, — растерянно произнес Боря.
— Вы лучше, Боря, вообще молчите. Лучше я буду говорить, а то мне противно слышать в вашем голосе глупую надежду и поддельное сочувствие. Я вас все равно не люблю. Вот вам! Я вам, как другу, рассказываю, или как зеркалу. Неважно. Молчите, и все, безнадежно молчите. Нет, скажите. Вы ходили к проституткам когда-нибудь?
— Нет, Людмила Афанасьевна, никогда, — слишком поспешно отозвался Белоусов.
— Ну, вот и врете. А Алеша никогда не врет. Он мне все рассказал. И про проституток, и про публичные дома, и про ужасные болезни. Что вы не смотрите на меня? Вам странно, что я это вам говорю? Вы же — позитивист, практик. Вам это должно быть интересно. У Алеши были вот такие женщины и вот такие болезни. Если бы я все это понимала! Но я же была такой девчонкой! Да я и сейчас такая же девчонка. Дура-Изида. Алеша не хочет слышать ни о каких супружеских отношениях в известном смысле, он не хочет этой, как он говорит, грязи между нами. Он хочет только чистых, волшебных чувств, не опошленных, не обезображенных голосом плоти. Борский верит в любовь по Соловьеву…
— А вы? — решился подать голос Боря Белоусов.
— Я спорю с ним, доказываю, что возможна гармония земных и небесных, возвышенных чувств. А он говорит, что мы живем на историческом изломе, который проходит через каждую семью, через каждое супружеское ложе. Надо сохранить себя для будущих времен, а не впасть во всеобщий хаос… Я попробовала другое средство, самое надежное мое оружие… Мне почти удалось. Но «почти», как я теперь понимаю, в этом деле еще хуже. И для него, и для меня. Теперь мы в ссоре. Алеша не разговаривает со мной. Ночью он жег какие-то свои стихи, писал опять и опять жег… Это невыносимо! Это мучительно! Если бы вы знали, как это мучительно! Что вы хватаете меня? Отпустите! Вот как вы меня поняли, практик, лаборант! Придумали формулу наших с Алешей отношений? Что вы понимаете, ничтожество?! Что вам всем живой человек?!.
В этот момент из темноты послышался стук копыт. Людмила вздрогнула и отшатнулась. Из-за угла показался экипаж. Он приближался к ним.
— Куда изволите? — спросил извозчик.
— Проезжай, милейший, — ответил Белоусов. — Никто тебя не звал.
— Как же-с не звали?! — изумился извозчик. — Кричали же. Разве я глухой? Разве я не слышал? Эх, господа, баловство одно на уме! Но-о о-о, пошли! Ишь, уши развесили!..
2003 год. Москва
Следователь из Москвы Никита Савельич Батурин приехал днем. Его откомандировали для расследования аварии на Московском море. Затонул пароход, на палубе которого лихо отплясывали выпускники одной из элитных московских школ. Обошлись даже без МЧС. Всех, кто оказался в воде, через какие-то пятнадцать минут подобрали проплывавшие до соседству суда. Спаслись все. Не нашли только одну девушку. Люду Дробышеву. К сожалению, говорили, что она не умела плавать… К тому же в воде ее никто не видел. Одна ее одноклассница вспомнила, что когда последний раз говорила с ней, то Люда собиралась спуститься туда, где лежали сумки и переодеться. Но после этого ее уже не видели. Получалось, что в момент кораблекрушения Люда Дробышева одна была на другой стороне судна. А это ничего хорошего не сулило. Человек, который не умеет плавать, оказывается один в экстремальной ситуации. А до берега в этом месте с трудом доплывет и умелый пловец.
Если бы не эта несчастная девушка, ребята отделались бы легким испугом. Даже было бы что весело вспомнить на встрече одноклассников. Но тот факт, что пропала одноклассница, поверг всех в не вероятное уныние.
Никита развернулся быстро. Капитан, как и следовало ожидать, немедля попал под следствие. Было заведено уголовное дело. Непонятно, почему судно отклонилось от заданного маршрута. А там отмель. Зимой здесь под лед сваливают старые машины. Как ни запрещай, а топят почти каждую зиму. Вот и налетел пароход на какую-то гору металлолома. Может быть, был бы покрепче, так и выдержал. Все-таки не «Титаник» на айсберг налетел. Но капитан ремонт несущих конструкций откладывал. И треснули они с одного бока, как орех.
Капитан за это, конечно, ответит. А если девчонка погибла — то и сядет. Вот только утонула она или нет, пока было неясно.
Отряд спасателей на моторке весь день ходил вдоль окрестных берегов. Беда была лишь в том, что в Иваньковском водохранилище громадное количество островов и островков. И все-таки постарались пройти по берегам. Опросили людей в населенных пунктах. Но пока что никаких результатов не получили. К тому же, если девочка не умела плавать, искать ее на берегу за километр от места катастрофы, наверное, особого смысла не имело.
Жалко было родителей девочки. Как им сообщили, так они и примчались. А толку от этого не было. Они сидели на причале под дождем и отказывались уходить. Никита Савельич по долгу службы обязан был подойти к ним. Оставил визитку. Взял у них номер телефона. Обещал держать в курсе дела. И все-таки мягко посоветовал уезжать. Уже начинало темнеть и делать здесь было уж совсем нечего.
Ребят увезли на автобусах. Некоторые хотели остаться. Но им не разрешили. От того, что толпа стоит на берегу, никакого проку нет. Пусть спасатели делают свою работу.
Наташа, когда ей позвонили, впала в транс. Глаза ее были направлены в пустоту перед собой. Она ничего не замечала, ни на кого не реагировала. Павел все-таки вел машину, шел дождь, и ему волей-неволей приходилось думать о том, что он делает. Это на время отвлекало. Что же они будут делать, когда приедут домой, он думать не желал. Смириться и сказать себе — да, дочери больше нет, он не мог. Надежда в нем жила бешеная. Ну не могла Мила взять и сдаться. Не могла…
И он только клял себя за то, что не нашел в себе педагогических способностей, чтобы научить дочь по-настоящему плавать. Она боялась, а он загорал. Настаивать было не в его правилах. Он и Наташу отговаривал: «Ну не хочет — не надо. Научится, когда подрастет». И вот не научилась. Кого ж за это винить, как не себя самого?
А когда приехали — началось самое страшное. Осознание того, что у всех дети дома, а твоей дочери нет и скорее всего, никогда не будет. Наташа не ложилась. Сидела на кухне, курила и смотрела в пустоту. Павел пытался заставить ее поспать, но она не слушала. Она, вообще, похоже, его не слышала.
Всю ночь до утра они с бабой Тасей боролись с его зашкаливающим жаром. Хорошо, что не было градусника. А то, наверное, Мила перепугалась бы гораздо сильнее. Неведение иногда спасительно.
