Он еще раз обнял ее и снова забылся бы в нахлынувшей страсти, но Красавица остановила принца, прижав к его губам пальчик.
— Скажи, о чем ты думал, когда стоял, привязанный, у стены?
— Странный вопрос.
— Вспоминал ли ты о прошлой жизни? — не унималась Красавица. — Мечтал ли о прочих удовольствиях?
— Нет, — не спеша ответил принц Алекси. — Скорее, гадал, что станется со мною дальше. А почему ты спрашиваешь?
Красавица не ответила, хотя с первого дня в Замке она три раза вспоминала прошлую жизнь и вспоминала ее как серую и удручающую. В родном доме она часами вышивала и бесконечно приседала в книксене при встрече с принцами, которые целовали ей ручку. Она вспоминала нескончаемые пиры, когда гости и хозяева сидели за столами, пили, ели и разговаривали. И все это казалось ей сейчас невероятно скучным.
— Алекси, не молчи, рассказывай дальше, — нежно попросила Красавица. — Кому отдает тебя Королева, если прогневается?
— На этот вопрос есть несколько ответов, — сказал принц. — Давай по порядку. Ты уже знаешь, какой была моя жизнь в самом начале служения: тоска и одиночество, прерываемые лишь Королевой, ее играми с Геральдом и беспощадной поркой от Феликса. Вскоре, несмотря на гнев и жажду свободы, я стал испытывать возбуждение при виде Королевы. Она, как всегда, посмеялась надо мной, однако перемены заметила. Я уже не мог скрывать своего возбуждения, когда видел восставший член принца Геральда, или как он развлекается с другим рабом, или даже получает наказание. Ее величество следила, как восставал мой собственный член, и всякий раз велела Феликсу меня сечь. Я сопротивлялся и мысленно проклинал ее. Первое время порка остужала мой пыл, и член падал, но потом уже и лопаточка в руке Феликса не могла избавить меня от возбуждения. Тогда Королева сама вступала в игру: гладила мое хозяйство и била по нему, снова ласкала его и снова била, в то самое время, как Феликс меня порол. Я извивался, пытаясь увернуться от ее руки, которой позже стал желать. Стонал в голос и в один миг, когда мучение мое достигло пика, всем своим телом давал понять, что готов душой и телом служить ее величеству.
Само собой, служить я не стремился, однако мне очень хотелось ласк Королевы. Можешь представить, каково мне пришлось, когда меня наконец отвязали и заставили опуститься на четвереньки, поцеловать ноги Королеве. Меня будто заново раздели. Вне оков я никогда не подчинялся, не позволял себя принуждать. Но в тот момент я был измучен и жаждал избавления, мой член разбух от неудовлетворенной страсти, и я заставил себя упасть на четвереньки и поцеловать туфельки Королевы. Волшебными казались ее прикосновения, вовек не забуду их. Правда, огонь желания разгорелся во мне столь яростно, что когда Королева начала играть с моим членом, это пламя вырвалось. Ее величество пришла в ярость.
«Ты не владеешь собой, — зло произнесла она. — Быть тебе наказанным. Хотя твое стремление отдаться в мою власть заслуживает поощрения». Я вскочил на ноги и попытался бежать, ибо никакого стремления отдаться не испытывал.
Пажи поймали меня сразу же. Не обольщайся, они всегда поблизости. Даже когда тебе мнится, будто ты наедине с лордом, и тот уже клюет носом, напившись вина, а вокруг, в сумраке пустынной комнаты никого нет… на самом деле пажи там, и стоит тебе встать и попытаться скрыться, как тебя схватят и накажут. Лишь теперь, став фаворитом, я получил право спать при Королеве без стражи. Никто не смеет входить в ее покои, пока ее величество спит, и потому пажи не знают, что мы с тобою здесь. Правда, бдительности они не ослабляют, и нас с тобой все еще могут раскрыть…
— Что было дальше? — не утерпела Красавица. — Тебя поймали и?..
— Королева недолго думала над наказанием. Просто отдала меня лорду Грегори, сказав, что я чрезвычайно непослушен. Что несмотря на мои нежные руки и кожу, на мое королевское происхождение меня следует определить на кухню — до тех пор, пока она не сменит опалу на милость… Как будто она и правда рассчитывала вспоминать обо мне!
Когда меня вели вниз, я, как обычно, брыкался, не понимая, что меня ждет. В конце концов меня притащили в темное помещение, где стены и потолок были черны от сажи и липки от жира. Тут и там кипели котлы, десятки слуг резали овощи, ощипывали дичь, промывали ее — в общем, готовили яства для лордов и леди.
Едва увидев меня, эти люди решили позабавиться. Меня окружили самые грубые и невежественные существа, каких я когда-либо встречал. «Ну и что с того? — сказал я себе. — Я никому не подчиняюсь».
Впрочем, довольно скоро стало ясно: кухарям и кухаркам плевать на мое послушание, как было им плевать на послушание дичи, которую они режут, морковки, которую они скоблят, или картошки, которую они швыряют в котел. Я стал для них игрушкой, они ни о чем меня не спрашивали и судачили обо мне так, будто я их не слышал.
На меня сразу надели упряжь, и я не мог подняться с четверенек.
Я отказывался даже шевельнуться, и тогда меня принимались таскать на поводке по грязному полу. Слуги выли от смеха и лупили меня лопаточками по всему телу. Зад, впрочем, как всегда, стал излюбленной мишенью. Мое сопротивление только раззадоривало их. Со мной обращались как с собакой. Да, собственно, я и стал собакой.
Но это было только начало. Вскоре меня расковали и перекинули через бочку… и принялись насиловать — все повара, один за другим, на глазах у хохочущих кухарок. Зад мой горел, от непрерывной качки меня мутило, а палачи смеялись пуще прежнего.
Наигравшись со мною всласть, кухари вернулись к работе. Поставили меня в сливную лохань и приковали. Утопая в помоях, я не мог пошевелить ногами. Капустные листы, огрызки моркови с ботвой, луковые шкурки, куриные перья… все это жутко воняло, и куча непрерывно росла. Глядя на меня, кухари и кухарки умирали со смеху, придумывали все новые пытки.
— Ужас, какой ужас! — ахнула Красавица. Ее мучители хотя бы искренне ею восхищались. Представив пережитые юным Алекси страсти, она чуть не упала в обморок.
— Я не сразу понял, что так мне придется проводить большую часть времени. После ужина слуги решили вновь меня изнасиловать. Правда, на сей раз меня распластали на большом столе и пороли грубыми деревянными лопаточками. Слуги говорили, якобы кожаные лопаточки — это для опального раба слишком мягко. Мне широко раздвинули ноги, сетуя, что нельзя позабавиться с моими причиндалами. Правда, под причиндалами они имели в виду отнюдь не член, с которым обращались с превеликой жестокостью: дергали за него, хлестали.
К тому времени я буквально сходил с ума, словами не передать. Слуг было много, они меня мучили — грубо и неизысканно. Мои стенания и крики их не трогали. Королева подмечала каждый мой рывок, каждый стон. Да, она хмурилась и бранилась, но вместе с тем и упивалась этим. Слуги же — повара и поварята, кухарки — дергали меня за волосы, хлестали по заду, словно я вовсе ничего не чувствовал.
Они приговаривали: «Какая мясистая жопка!» или: «Какие добротные ляжки!» — будто я не человек, а скотина. Меня щипали, в меня тыкали пальцами и после насиловали. Грубыми руками меня смазали маслом, потом вогнали внутрь струю воды из трубки, притороченной к меху. Унижение — неописуемое, когда тебя промывают изнутри. Королева хотя бы позволяла справлять нужду не прилюдно, ведь ей нет дела до наших естественных потребностей.
