— И не раз.
Кафферти закивал. Он почти допил виски. Я предчувствовал: что-то должно случиться, должно произойти какое-то насилие, и я был готов к этому или думал, что готов. Робертсоны, казалось, вот-вот то ли взорвутся, то ли схлопнутся. Руки Тэма лежали на кромке стола — он был готов в любую секунду вскочить. И тут дверь открылась. Кто-то с кухни принес нам сэндвичи, что мы заказывали раньше. Копченая лососина и ростбиф. Человек стоял и ждал, когда ему заплатят.
— Ну, давай, Тэм, — спокойно проговорил Кафферти. — Ты сегодня в выигрыше. Заплати ему.
Тэм неохотно отсчитал несколько бумажек и отдал их.
— И чаевые, — сказал Кафферти. Еще одна бумажка перешла в руки официанта, и тот вышел из комнаты. Очень красивый жест. Настала очередь Кафферти сдавать. — Ты сколько проиграл, Черный Ангус?
— Да ерунду, — ответил я.
— Я спросил — сколько.
— Около сорока.
В какой-то момент мой проигрыш доходил до сотни, но две неплохие сдачи, и я немного отыгрался. Кроме того, — в этом не было ни малейших сомнений — лучшие игроки за столом (а под лучшими я имею в виду братьев Робертсон) никак не могли сосредоточиться. В комнате было не жарко, но по бакам у Эка сочился пот, и он постоянно отирал его.
— И ты позволишь им облапошить тебя на сороковку? — словно невзначай спросил Кафферти.
Тэм Робертсон вскочил, при этом стул его перевернулся.
— Ну, хватит, я уже наслушался!
Но Эк поднял стул и усадил брата. Кафферти кончил сдавать и теперь разглядывал свои карты, словно ничего и не произошло. Мясник внезапно поднялся и заявил, что его сейчас вырвет. Он тихонько вышел из комнаты.
— Он не вернется, — сообщил Кафферти.
Я что-то неубедительно промычал о том, что тоже не собираюсь поздно задерживаться. И тут Кафферти обратился ко мне. Я знал, что он многолик, но таким я его еще не видел и не слышал.
— Ты забудешь, что такое рано и что такое поздно, если получишь по яйцам. — Он начал собирать карты, чтобы сдать заново.
Я почувствовал, как кровь хлынула мне в лицо. Он говорил с чувством, близким к отвращению. Я сказал себе, что он просто слишком много выпил. Пьяные часто говорят подобные вещи… ну и в таком роде. Да я и сам не лучше — уж кому-кому, только не мне, обижаться на слова пьяного!
Он сдал заново. Когда настал его черед делать первоначальную ставку, он бросил в банк бумажку, положил карты на стол рубашкой вверх и полез под пояс брюк. Он неизменно носит костюм и всегда выглядит щеголевато. Он говорит, что полиция опасается трогать хорошо одетых людей и, уж конечно, не посмеет избить.
— Им не по себе, когда губится хорошая материя, — сказал он мне. — Скуповатые шотландцы, понимаешь.
Когда он вытащил руку из-за пояса, в ней оказался пистолет. Робертсоны принялись возмущаться, а я просто уставился на оружие. Я и прежде видел пистолеты, но никогда так близко и никогда в подобных ситуациях. И тут водка, которая весь вечер не оказывала — или почти не оказывала — на меня никакого действия, вдруг ударила мне в голову, будто воду в унитазе спустили. Тошнота подступила мне к горлу, но я проглотил ее. Я даже подумал, что вот сейчас вырублюсь. А Кафферти все это время спокойнейшим тоном говорил, что Тэм его надувает, и спрашивал, где его деньги.
— И Черного Ангуса ты тоже надул, — сказал он.
Я хотел было возразить, сказать, что это не так, но боялся, что меня вырвет, если я открою рот, поэтому я просто покачал головой, отчего она закружилась еще сильнее. Вам не понять боли и разочарования, какие я испытываю, когда пытаюсь записать все это искренне и точно. С того вечера прошло четырнадцать недель, но каждую ночь я переживаю случившееся заново, сплю я или бодрствую. Мне здесь дают лекарства и категорически ни глотка алкоголя. Днем я могу гулять по территории. Здесь проводятся сеансы групповой психотерапии, предполагается, что на них я должен выговориться, чтобы избавиться от моей проблемы. Господи, если бы все было так просто! Первое, что сделал мой отец, — это убрал меня с дороги. Меня подмывает сказать: «с его дороги». Он отправил меня отдохнуть — такова была его реакция. В путешествии по Новой Англии
[78]
меня сопровождала матушка. В Новой Англии, в Бар-Харборе, живет моя тетушка. Я пытался поговорить с матерью, но, похоже, объяснялся слишком сбивчиво. Когда я говорил, на ее лице появлялась глуповатая, сочувственная улыбка.
Я отклоняюсь от главного, хотя это и не имеет значения. Возвращаюсь к игре в покер. Вы уже, вероятно, догадались, что произошло потом. Я почувствовал руку Кафферти на моей. Только на сей раз он своей рукой поднял мою. Потом он втиснул в мои пальцы пистолет. Я его чувствую и сейчас, холодный и твердый. Половина моего мозга считала, что это не настоящий пистолет и Кафферти просто хочет напугать Робертсонов. Но другая половина знала, что пистолет настоящий, только не думала, что Кафферти им воспользуется.
Потом я почувствовал, как его пальцы сжимают мои, мой указательный палец оказывается на спусковом крючке. Его рука теперь полностью обхватила мою и нацелила пистолет. Он нажал своим пальцем на мой — и прогремел выстрел, запах едкого порохового дыма ударил мне в нос. Кровь окропила нас всех. Несколько мгновений было тепло, потом мою кожу обжег холод. Эк склонился над братом, заговорил с ним. Пистолет с грохотом упал на стол. Хотя в тот момент я не отдавал себе в этом отчета, но Кафферти принялся укладывать пистолет в полиэтиленовый мешок. Я знаю, что все отпечатки пальцев на нем мои.
Я в панике вскочил из-за стола. Кафферти спокойно сидел на своем месте, вид у него был умиротворенный. Его хладнокровие оказало на меня противоположное воздействие. Я швырнул бутылку с водкой об стену — бутылка разбилась, и алкоголь залил обои с портьерами. И тут мне в голову пришла одна мысль: я схватил зажигалку со стола и поджег впитавшую водку портьеру. Кафферти встал только теперь. Он клял меня на чем свет стоит, пытаясь погасить пламя, но оно уже лизало портьеры в недосягаемых местах, стремительно распространялось по матерчатому подвесному потолку. Он понял, что пламя резвее нас. Я думаю, Эк к тому времени уже бросил брата и бежал раньше, чем я выскочил из комнаты. Я, перепрыгивая через три ступеньки, бросился в кухню, где стал требовать, чтобы открыли газовые краны. Если уж «Сентрал» сгорит, то пусть унесет с собой улики.
Я, наверное, выглядел сумасшедшим, а потому повар подчинился мне. Я думаю, это был тот же человек, который приносил нам сэндвичи, только сейчас на нем была поварская одежда. Было поздно, и он уже остался в кухне один, записывал что-то в блокнот. Я сказал ему, чтобы он уносил ноги. Он вышел через черный выход, я следом. И пошагал на Блэр-стрит, опустив пониже голову.
Пожалуй, больше и сказать нечего. Вот я написал все это, а легче мне не стало. Ни освобождения, ни катарсиса не случилось. И может быть, никогда и не случится. Понимаете, они нашли тело. Более того, они знают, что человек был убит. Не знаю, как они до этого докопались, черт их побери, но вот ведь докопались. Может, им кто-то сказал. Основания сделать это были у Эка Робертсона. Кроме него, некому. Все это моя вина. Я знаю: Кафферти начал на меня орать, потому что я разрушил его планы, устроив пожар. Если бы я этого не сделал, то он позаботился бы о том, чтобы тело исчезло на обычный манер. И тогда никто ничего бы и не узнал. Нам бы это убийство сошло с рук.
