- Ефим,- сказал я ему,- ты человек взрослый, я не хочу тебя
пугать, но ты должен знать, что Каретников - человек очень плохой и очень
злопамятный. Если ты сейчас же с ним не помиришься...
- Ни за что! - прокричал Ефим.
- Но ты понимаешь, что он тебе этого никогда не простит?
- А я никакого прощения и не жду. Мне надоели унижения,
надоело быть хорошим человеком второго сорта. У меня есть другие планы.
- Другие планы?
- Ну да.- Он с сомнением осмотрел все четыре стены, задержал
взгляд на люстре.- Как ты думаешь, у тебя квартира прослушивается?
Я пожал плечами:
- Откуда мне знать, прослушивается она или нет?
Он попросил меня вынести телефон в другую комнату или
набрать пару цифр и заклинить диск аппарата карандашом.
Я в такие уловки, правду сказать, не верил и не думал, что
подслушивалки обязательно должны быть в телефонах.
- Знаешь что,- сказал я.- Погода хорошая, почему бы нам не
пройтись?
Мы спустились вниз. Ефим, зажав между ног портфель, натянул
кожаные перчатки, поднял воротник, и его желтая лысина, окаймленная коричневым
мехом, стала похожа на тыкву, вылезающую из хозяйственной сумки. Дворами мы
прошли к Сытинскому переулку, а оттуда выбрались на Тверской бульвар. День был
приятный, солнечный. Накануне выпавший снег мягкой пеной светился на кустах и
клумбах. По расчищенной широкой дорожке гуляли голуби, бежали школьники,
молодой папаша неспешной рысью тащил салазки с укутанным по глаза ребенком, все
скамейки были заняты шахматистами, старухами и приезжими с авоськами и мешками.
Мы медленно двинулись в сторону Никитских ворот и сначала
говорили о чем-то, не помню о чем, потом Ефим оглянулся и, дав пройти и
отдалиться двум офицерам с портфелями, понизив голос, спросил, нет ли у меня
знакомых иностранцев, через которых можно переправить на Запад рукопись.
Иностранцы у меня знакомые были, но я этих связей особо не
афишировал, потому что через них сам давно уже пересылал кое-что "за
бугор" и печатал под псевдонимом, которого не знал никто, кроме моей жены.
Не отвечая ни да, ни нет, я спросил, какую именно рукопись он имеет в виду.
Оказывается, ничего готового у него пока нет, но ему надо знать заранее, через
кого можно передать и как. Прямо в машинописном виде или переснять на пленку.
- Лучше переснять,- сказал я.- С первого экземпляра и по
одной странице на кадр. Иначе у тех, кто возьмется перепечатывать, будут
трудности. А все-таки что ты хочешь передать?
- Ты знаешь, что я пишу роман "Операция"? - Он
посмотрел на меня и понял.- Ну да, конечно, ты думаешь, что я пишу о хороших
людях, которые никому не нужны. Но это не о хороших, это о плохих людях.
И он мне рассказал историю, которая легла в основу его
замысла. В подлинном виде она от замысла несколько отличалась. Случай с
доктором, делавшим самому себе операцию, действительно имел место. Только
случилось это не посреди океана, а вблизи канадского берега. Больного доктора
можно было доставить в одну из береговых больниц, но, во-первых, за операцию
надо платить огромные деньги в иностранной валюте, а во-вторых, как раз в
последнее время доктор проявлял признаки неблагонадежности - рассказывал
антисоветские анекдоты, под подушкой у него нашли книгу Авторханова
"Технология власти", и вообще не было никакой гарантии, что он не
сбежит. Поэтому капитан Колотунцев (прототип Коломийцева) отдал приказ идти не
к канадскому берегу, а к Курильским островам. По пути к этим островам доктор в
отчаянии и сделал себе операцию, после которой он уже никаких романсов не
слушал, поскольку умер.
- Скажи,- торопил меня с ответом Ефим,- им, на Западе, такая
история должна же понравиться? Если название скучное, могу придумать что-то
другое. Например, "Харакири". А? Здорово? Если нужно, можно разбавить
сексом. У нас на корабле, между прочим, была одна повариха, она жила со всем
экипажем.
- Повариху не надо,- сказал я,- лучше повара. На Западе
любят больше про гомосексуалистов.
- Это правильно,- серьезно сказал Ефим. Он остановился,
достал из портфеля большой блокнот и, держа в зубах перчатку, сделал
соответствующую запись.- Между прочим, у нас там действительно был один педик,
но не повар, а штурман. Причем жил он, не поверишь, с первым помощником.
- А помощник был кто?
- На кораблях первым помощником называется замполит,-
объяснил он, не уловив скрытого в моем вопросе ехидства.
- Значит, их было два педика?
- Почему ты так думаешь? - вскинулся он.
- Я ничего не думаю, а слушаю. Ты сам сказал, что штурман
был педиком и жил с замполитом. А замполит кто был?
- Вот черт! - ахнул Ефимов и дернул портфель.- Надо же!
Такая ерунда, а я до нее не додумался. Потому что я, знаешь, старался обращать
внимание на другие детали. Постой-ка! - Он опять полез в портфель за блокнотом.-
Вот дурак-то! Так все просто, а я не подумал.
То, что он не подумал, меня как раз нисколько не удивило. Он
всегда бы не в ладах с логикой, и его сочинения были полны несуразностей,
которые могли пройти только у нас. О чем я Ефиму на этот раз вполне откровенно
сказал. А еще сказал так:
- Ну, допустим, ты напишешь такой роман. Во-вторых, когда
это еще будет...
- Я пишу быстро, ты это знаешь,- перебил он.
Мы дошли до конца бульвара и, собираясь повернуть,
остановились у стенда с областными газетами. Приезжий в длинном полупальто и
темных валенках с галошами, упираясь глазами в "Воронежскую правду",
зубами отрывал от длинного батона большие, похожие на вату куски и заглатывал.
В другой руке он держал авоську тоже с батонами.
- Допустим, даже напишешь быстро. И его там напечатают. Но
еще неизвестно, будет успех или нет, а здесь ты все потеряешь. Конечно, если ты
намылился в Израиль...
- Ни в коем случае! - резко возразил он.- Я за эту землю,-
сказал он напыщенно,- кровь проливал. Я останусь здесь, я буду бороться,
драться, кусаться, но унижать мое человеческое достоинство не позволю. До чего
обнаглели, шапку и то не дают. Ты сколько книг написал: две? три? Но ты же
ходишь в шапке, а я одиннадцать, и вот! - он так хлопнул себя по лысине, что
приезжий взглянул, повернулся всем корпусом и стал нас разглядывать с куском
батона во рту.- Это я не вам,- сказал ему Ефим и сконфузился.
На обратном пути я объяснил Ефиму, что написал не две и не
три книги, а шесть, что для литературоведа немало, а мою козлиную шапку мне
никто не давал, я ее сам купил в позапрошлом году на кутаисском базаре.
- А у тебя,- сказал я,- шапка была получше моей, но ты ее
отдал Тишке.
- И что же ты мне советуешь? Забрать шапку назад? - Ефим
остановился, крутя портфель, смотрел на меня с интересом.
