Утром он накормил Тишку завтраком, сам выпил кофе и ушел к
себе в кабинет. Он слышал, как Кукуша встала, ходила по квартире, как,
привлекая его внимание, громко хлопала дверьми и что-то роняла. Все же не
выдержала и заглянула к нему уже в шубе.
- В конце концов дело не в шапке, а в том, что ты вахлак и
никогда не можешь за себя постоять. До чего же ты низко пал в глазах своего
начальства, если даже кролика тебе не дают.
Ефим молча смотрел в окно, за которым видны были только
грязное небо, заиндевелые верхушки деревьев и крыша кооперативного дома
киношников; там человек, привязанный веревкой к трубе, возился с телевизионной
антенной.
- Я бы на твоем месте позвонила Каретникову.
С этим наставлением Кукуша ушла, оставив Ефима в смешанных
чувствах. Он сначала решил ее совет игнорировать. Но потом мысли его стали
развиваться в нужном направлении. Он стал думать, что, может быть, в самом деле
живет неправильно, занимает примиренческую позицию, проявляет излишнюю
уступчивость и пассивность. И конечно, дело не в шапке, а в том, что он,
Рахлин, тихий, робкий, вежливый человек. Рахлина можно ставить всегда на самое
последнее, на самое ничтожное место, Рахлин стерпит, Рахлин смолчит.
- Вот вам Рахлин смолчит! - вдруг вскрикнул он и перед
чучелом пингвина изобразил весьма неприличный жест.- Нет,- продолжал он самому
себе бормотать, - я этого так не оставлю, я позвоню, я пойду к Каретникову, ему
ничего не стоит, ему стоит только снять трубку, и вы лично, Андрей Андреевич,
несмотря на то, что вы работали в органах... А интересно, кстати, за что вас
оттуда поперли?.. Вы лично, и не кота пушистого, и не кролика, а вот ондатру
принесете мне лично в зубах. Да, в зубах! - злорадно прокричал он прямо в морду
пингвиньего чучела.
Пожалуй, возможности своего покровителя Ефим не переоценивал.
Василий Степанович Каретников был выдающийся советский писатель,
государственный и общественный деятель, Герой Социалистического Труда, депутат
Верховного Совета СССР, член ЦК КПСС, лауреат Ленинской премии, лауреат
Государственной премии, лауреат премии имени Горького, член Муждународного
комитета борьбы за мир, вице-президент Общества афро-азиатской дружбы, член
совета ветеранов, секретарь Союза писателей СССР и главный редактор толстого
журнала, в котором Ефим иногда печатался. Время от времени, откликаясь на
просьбы Ефима, Каретников и в самом деле кому-то звонил или писал письма на
своем депутатском бланке, и надо сказать, что отказа на его звонки или письма,
как правило, не бывало.
Однако дома Каретникова не оказалось, жена его Лариса
Евгеньевна сказала, что тот отправился в поездку по странам Африки, а потом
прямо из Африки поедет в Париж на заседание какой-то комиссии ЮНЕСКО. Так что
вернется недели через три. Ждать так долго не было смысла, потому что за это
время все заказы уже будут приняты и даже всех кроликов уже раскроят.
Но, настроив себя определенным образом, Ефим уже не мог
думать ни о чем, кроме как о шапке. И решил сходить к Лукину.
Московское отделение Союза писателей вместе с Центральным
домом литераторов занимали два соединенных вместе здания и имели два входа -
один с улицы Воровского, а другой, главный, с улицы Герцена - с большими
двойными дверьми из резного дуба и с толстыми стеклами. Здесь располагались и
кабинеты писательских начальников, и залы для публичных выступлений, концертов
и киносеансов, ресторан, бильярдная, парикмахерская и еще всякие мелкие
заведения для разнообразного обслуживания писателей. Ефим прошел через главный
вход и в просторном вестибюле был встречен двумя вечными служительницами
Розалией Моисеевной и Екатериной Ивановной.
Здесь он часто бывал, вестибюльным дамам время от времени, а
к Женскому дню всегда, дарил духи, шоколад и свои романы, поэтому обе
приветствовали его очень радушно:
- Здравствуйте, Ефим Семенович!
- Здравствуйте, Ефим Семенович! Давненько вы у нас не были.
- Да, давненько, давненько,- снимая с Ефима дубленку,
отозвался гардеробщик Владимир Ильич.
Принимая от гардеробщика номерок, Ефим увидел сидевших в
дальнем углу за шахматным столиком двух дружков - своего нижнего соседа Василия
Трешкина и одного из секретарей Союза писателей Виктора Черпакова. Они в
шахматы не играли, они о чем-то между собой толковали, тихо и напряженно. Они
тоже заметили Ефима, и в ответ на его кивок сами кивнули недружелюбно.
Ефим положил номерок в боковой карман пиджака, подхватил
портфель и направился к лестнице, ведущей на второй этаж.
- Вот,- сказал Трешкин, проводив Ефима долгим тяжелым
взглядом.- У меня кот пропал, а ему шапку дают из кота. Как же это понять?
- Если мы будем ушами хлопать, они и из нас шапок наделают,-
сказал Черпаков.
Это было продолжение темы, которую они начали еще в
ресторане, а теперь продолжили здесь, в уголке.
Черпаков не только не рассеял опасений Трешкина насчет
евреизации, но утверждал, что тот не преувеличивает, а преуменьшает степень
повсеместного засилия евреев. По его словам, евреи уже распространились везде,
захватили в свои руки командные посты не только в Америке и других западных
странах, но фактически заправляют в Генеральном штабе, в КГБ и даже в
Политбюро.
- Ну, насчет Политбюро ты уж слишком,- усомнился Трешкин.-
Там сионистов нет.
- Сионистов нет, а масоны есть. А масоны управляются
сионистами.
- Какое же от них спасение? - в ужасе спросил Трешкин.
- Никакого,- ответил Черпаков - Только что разве травить их
по одному.
- По одному всех разве перетравишь! - вздохнул Трешкин.
- Всех не перетравишь, но хотя б некоторых.
- Фимка, скажи честно, неужели ты своей Кукуше ни разу не
изменял?
Они сидели в узком коридоре перед обитой темно-зеленым
дерматином дверью Лукина Ефим пришел по своему делу, а поэтесса Наталья Кныш
надеялась получить характеристику для поездки в Португалию. Кныш была дамочка
пухлая, сексапильная, говорила прокуренным голосом:
- Ты знаешь, что сказал Чехов о Короленко? Он сказал, что
Короленко слишком хороший человек, чтобы быть хорошим писателем. Он сказал, что
Короленко писал бы намного лучше, если б хоть раз изменил жене.
Ефим вежливо улыбался, но кокетничать был не настроен. Он
думал, с какой стороны лучше подойти к Лукину, на что напирать, как добиться
положительного разрешения дела.
Петр Николаевич Лукин был (и это значилось на вывеске -
серебряные буквы на черном фоне) секретарем Московского отделения Союза
писателей по организационным вопросам и относился к той породе людей, которая у
нас уже вывелась. Где-то она еще существует и у нас тоже когда-нибудь
возродится (я в этом, к сожалению, не сомневаюсь), но пока что, слава богу,
практически вымерла.
В Союз писателей Петр Николаевич, как Андрей Андреевич
Щупов, как многие другие, был передвинут из органов, где прошел путь от
рядового надзирателя до генерала. Органы были его семьей, его домом, его
школой, религией и идеологией. Всю свою жизнь и все здоровье он отдал органам.
Он служил в органах, сажал от их имени, сам был ими посажен и ими же
реабилитирован. После чего опять служил им верой и правдой, за что получил
орден Дружбы народов, нагрудный знак "Почетный чекист" и звание
заслуженный работник культуры, которое остряки, конечно, сократили и превратили
в неприличную аббревиатуру ЗАСРАК.
