– Ты разве не понял? Я не хочу идти с тобой. Не доверяю. И вообще… Из-за тебя погибли мои друзья, да и я чудом выжил.
– Мои братья тоже погибали от твоих рук, но я все же не стал тебе мстить. Что есть месть? Реакция глупца, совершающего пустые поступки, неспособные ничего исправить, зато принести вред могут с легкостью.
– Не пытайся мне проповеди читать. На меня они не действуют.
– Уверен?
– Да. Слышал одну, когда ты перед толпой в Новограде распинался. Толпе понравилось, а мне как-то не очень. Много пафоса и глупо.
– Надо же… Ты тогда так близко был…
– Не то слово. Одно твое слово, и толпа бы от меня ни клочка не оставила.
– Я бы постарался взять тебя живым.
– Чтобы залить свинцом в гробу?
– Ты, Влад, слишком доверчив, раз повторяешь сказки, рассчитанные на ту самую толпу. Для нее достаточно повторить чушь два-три раза, и она начинает считать ее высшей истиной.
– Это вас Геббельс научил?
– Я не знаю, кто такой Геббельс. Меня и многих других братьев учили разговаривать с толпой не один год. Я воспитывался при монастыре, как почти все наши воины. Таких, как ты, мы стараемся захватить живыми. Твоя женщина, которую мы поймали возле пещеры, до сих пор жива. Ее держат в Цитадели. Иерархи расспрашивают ее о древних тайнах.
– Пытают?
– Вряд ли. Насколько мне известно, она говорит без пыток.
– А что будет потом? Когда все расскажет?
– Я не знаю, что будет дальше со мной, а ты спрашиваешь про других.
– Гроб и свинец?
– Вряд ли. Хотя и такое возможно. Это зависит от того, сочтут ли ее опасной. Живая – она источник сведений, которые могут пригодиться; мертвая – ничего не стоит. Влад, я не думаю, что смогу захватить тебя. А если и захвачу, то вряд ли удержу. Зато по пути с тобой я могу узнать важное и передать иерархам. В погоне за тобой я потерял слишком многих – это поможет мне оправдаться. А ты получишь спутника, пусть временного, но опытного, и теперь тебе не надо будет ничего опасаться, укладываясь на ночлег.
– Не считая тебя…
– Сейчас ты спал, но я не тронул тебя пальцем, а мог бы легко убить.
– Будь я в нормальной форме, ты бы не подкрался ко мне незамеченным.
– Охотничий лагерь, тот, что уничтожили. Ты действительно был там или, чтобы шум поднять, сказал это? Отсюда обгорелая одежда? И руку левую оберегаешь.
– Я не обманывал. Меня там здорово приложило.
– У запов есть летающая машина, а может, и не одна. Это они делают такой огонь.
– Я знаю.
– Зачем они тебя искали?
– Это слишком долгая история, в которую ты вряд ли поверишь, потому что мне самому верится в нее с трудом. Иногда думаю, что это бред сумасшедшего, и на самом деле я лежу, прикованный к койке в клинике для сумасшедших. Да и вряд ли поймешь, если расскажу, ты человек другого времени, мы очень разные, хоть и похожи внешне.
– Что тебе стоит попробовать?
– Я устал. Слишком короткий отдых, да и не ел давно.
– Мясо. Я дам тебе мяса. А ты расскажешь.
– Мало того, что собрался за мной увязаться, так еще и мясо в плату за информацию будешь давать?
– Можешь забрать его себе все. Но разве трудно рассказать? Согласись, что это не такая уж великая просьба.
Владу неожиданно пришла в голову интересная идея. Ведь перед ним не простой парень вроде Диадоха, а один из церковников, причем далеко не рядовой. У него можно разжиться полезной информацией, расплачиваясь за нее своей. Разумеется, рассказывать стоит не все.
Либерий ему нравился так же сильно, как собаке палка, но это не тот случай, чтобы идти на поводу симпатий-антипатий. У луддита есть мясо и сведения. Если первое можно получить, банально отобрав, то для второго лучше иметь добровольного собеседника. В пытку, как способ добиться откровенности, Влад верил, но понимал, что палач из него не получится. Просто убить – это куда ни шло, но терзать живого человека…
Он еще не настолько одичал.
– Хорошо, луддит. Я расскажу тебе. Многое расскажу. Но и ты должен будешь взамен отвечать на мои вопросы.
– Я не выдам тебе тайны церкви.
– Тогда и от меня великих тайн не жди.
– Хорошо. Попробуем сговориться. И дай мне копье, я порежу наконечником мясо. И пока буду это делать, начинай рассказывать.
– Что именно?
– Мой первый вопрос: как ты оказался здесь? Как преодолел время?
– Хорошо, луддит. Я расскажу. Началось это в те времена, о которых у вас даже воспоминаний не осталось. Даже больше: те, кого вы зовете древними, тоже о них почти ничего не помнят. По некоторым сведениям, память о моей эпохе специально уничтожалась. Так что я не просто Древний – я тот, в сравнении с кем они – новорожденные щенки.
– Ты древнейший из древних?!
– Выходит, что так.
– Тогда почему тебя запы за своего не принимают?
– Ты слишком много задаешь вопросов, ничего не давая взамен.
– Но я ведь режу мясо.
– А ответы на мои вопросы?
– Сперва расскажи, как ты оказался здесь. Ведь так и не ответил.
– Хорошо. В тот день я, взяв ружье, отправился кое-кого убить…
* * *
Влад, чуть осоловев от внушительного количества грубо порезанного мяса и едва ворочая одеревеневшим языком, наконец, довел рассказ до момента, когда его группа добралась до Новограда. Остановившись, он выдохнул:
– Все. Дальше ты и сам знаешь, что было. Рассказ завершен.
– Я мало что понял…
– Я тоже не все понимаю, смирись и ты.
– Что именно ты не понимаешь в своем рассказе?
– Многое.
– Спроси меня, может, помогу. Мы ведь так договаривались.
– Ну попробуй… Вот что объясни. Я попал сюда из времен, о которых и памяти не сохранилось. Но при этом все разговаривают на языке, который мне понятен. Разве что несколько новых слов, но о смысле почти всегда можно догадаться. А ведь язык – понятие не мертвое. Он тоже живет, меняется. У вас вот имена, скажем так, диковинные. С моей точки зрения. А язык тот же. Почему?
– Ответ на этот вопрос я знаю. Когда иерархи провели выживших через дикость, те, из-за кого эта дикость наступила, были прокляты церковью. И проклято было все, имевшее к этому отношение. В том числе и язык древних. В самом священном месте на территории выживших были найдены скрижали с сохраненным языком пращуров. И было сказано, что ради выживания рода человеческого надо вернуться к образу жизни пращуров и уже оттуда пойти другой дорогой. А для этого следует отказаться от всего проклятого, в том числе и языка, взяв себе язык пращуров из скрижалей. Не все это приняли и не сразу, но не прошло и века, как носителей проклятого языка не осталось. Ты, видимо, родился в эпоху тех скрижалей, потому и понимаешь.
