Впрочем, много времени уборка не заняла. Вскоре Гвиннет, взобравшись на каменную подставку, расправляла крылья навстречу горячему воздуху, поднимавшемуся от тлевших в горне угольков, – теплый восходящий поток совсем не помешает в такие прохладные осенние ночи.
Несколько мгновений спустя она уже парила над верхушками деревьев, сделав несколько поворотов и взяв курс на вторую звезду Золотых Когтей. Здесь вой стал слышнее, он струился в ночи и казался филигранным украшением ветра. Пролетев несколько километров, Гвиннет наконец заметила на освещенной луной поляне молодого волка. Она опустилась на ветку высокой сосны и прислушалась.
Все слова его песни были понятны, но что-то в них сову смущало. Сквозь хвойные иголки Гвиннет разглядела рядом со скрилином большой череп медведя-гризли: судя по всему, гибель именно этого животного с такой печалью оплакивал волк. И что же тогда означает «Все мы части одного»?..
Она обратилась в слух, а певец между тем приступил ко второму гвалиду:
Кормилицы, Кормилицы!
Идете ли вы по небу вдвоем,
Поднимаетесь ли к звездным пещерам,
Ожидаете ли моей смерти?
Куда повернет мой дух,
Когда земной путь оставлю?
Волк я или медведь?
Куда мне идти – неведомо…
Закончив пение, волк принялся тереться мордой и шеей о землю рядом с черепом гризли. Подобные повадки были знакомы Гвиннет – так волки пахучими метками обозначали свою территорию. Но, судя по тону и смыслу песни, этот вовсе не собирался охотиться. Теперь волк словно катался по траве рядом со скелетом, стараясь держаться как можно ближе к костям. Может, он обнаружил какой-то посторонний запах и старается его перебить?
И тут сову внезапно озарило: «Кормилицы». Две матери.
Глава двадцать первая
Разговор у огня
– У нас много общего, – сказала Гвиннет, слетев с высокой сосны, но держась на почтительном расстоянии от черепа. Фаолан, уже зажавший в зубах то, что осталось от лапы Гром-Сердца, обернулся и посмотрел на сипуху.
– Отложи-ка эту кость, дорогой, и иди за мной.
Едва произнеся эти слова, Гвиннет тут же поняла, что допустила ошибку. Фаолан яростно замотал головой.
– О нет, конечно же, нет. Ведь это кость твоей Кормилицы. Возьми ее с собой, но только иди за мной. – Она развернула крылья и взмыла в воздух.
В глазах волка отразилось смущение. Вначале он был настолько поглощен горем, что вообще не обратил на сову внимания, но теперь Фаолану пришло в голову, что перед ним не обычная птица. Возможно даже, это сова, прилетевшая с Великого Древа Га’Хуула. И к тому же она первая с ним заговорила.
Он поднялся и на дрожащих ногах побрел следом за сипухой.
Удивительно, но птица двигалась почти неслышно, даже когда, взлетая, била по воздуху своими огромными крыльями. От воронов шуму было куда больше. Тишина – вот что в этой сове привлекало Фаолана в первую очередь. Тишина успокаивала, и ему захотелось еще немного побыть рядом с удивительной птицей. Да и Гром-Сердце рассказывала много хорошего об умных обитателях Га’Хуула.
Прокладывая путь среди темных деревьев, он то и дело поглядывал вверх, следя за полетом масковой сипухи. Время от времени она поворачивала, ориентируясь по звездам, и иногда ее силуэт оказывался прямо на фоне полной луны. Вскоре до ноздрей волка донесся запах дыма, идущий от тлеющих в кузнечном горне углей.
* * *
Когда Фаолан увидел совиную кузницу, первым его желанием было броситься прочь.
До сих пор он встречался с огнем только один раз, еще когда Гром-Сердце учила его рыбачить. Тогда вдалеке бушевал лесной пожар. Густой дым превратил день в ночь, языки пламени, словно алые когти, разрывали небо, стараясь добраться до солнца, а высоко над деревьями взлетали снопы искр. До них с медведицей доносились злобное шипение и сухой треск, вроде хруста костей добычи, если ее сжать зубами, – то были звуки пожара. Время от времени всё перекрывал оглушающий скрежет, за которым следовало еще более ожесточенное шипение.
– Подойди, не бойся, – сказала сова, заметив его волнение. – Тут нечего страшиться. Огонь из печи не выскочит.
Она взяла щипцы и кивком указала, что Фаолан со своей костью может располагаться поудобнее неподалеку от очага.
Внезапно раздались еще звуки, которых он раньше никогда не слышал: клацанье железных клещей, треск углей и пыхтенье раздуваемых когтей-мехов, с помощью которых сова возвращала огонь к жизни.
– Что это за когти? – спросил Фаолан, собравшись с духом.
– Эти? Это меха. Я кузнец, кузнец-отшельник. А это мои инструменты, с помощью которых я делаю из металла разные вещи.
Гвиннет обернулась, но из-за ее тихого и спокойного тона казалось, что она разговаривает сама с собой.
– Какие вещи?
– Могу показать. Но сначала давай познакомимся.
Гвиннет хотелось, чтобы серебристый волк говорил как можно дольше. Удивившись необычному вою, она сейчас была не менее озадачена и странными интонациями его голоса: в них ощущалась забавная грубость, схожая с манерой речи клановых волков, но было и еще кое-что постороннее.
Несмотря на это, за чужака его никто бы не принял. Он держался с достоинством, а это означало, что его научили уважать старших и соблюдать правила поведения.
Сипуха уже давно заметила кривую переднюю лапу и догадалась, что этого волка обрекли на гибель, но он каким-то чудом выжил. Кто же тогда его воспитал, кто научил его правилам поведения? Почему в своей песне волк обращался к двум кормилицам? Возможно, стоит в разговоре оттолкнуться от его слов, пусть и не напрямую, – глядишь, часть загадок и прояснится? Пусть это окажется ее «первым ударом» – так кузнецы называли любое решительное действие, сродни первому удару молота по разогретому металлу.
– Меня зовут Гвиннет. Я получила это имя в честь моей матери, но она умерла раньше, чем я вылупилась. Так что высиживать яйцо пришлось другой птице, и она же помогала моему отцу меня воспитывать. Иногда она называла меня Гвинни. А тебя как зовут?
Волк внезапно насторожился. Впервые за все время он выпустил кость из пасти и пристально вгляделся в сову.
– Фаолан. Она назвала меня Фаоланом.
Гвиннет не спросила, кто «она». И так ясно – медведица-гризли. Волк пододвинулся чуть ближе, по-прежнему придерживая кость лапами.
– Твоя мать умерла? И тебя воспитывала другая?
– Помогала воспитывать и учила кузнечному ремеслу, – отозвалась сова.
– Значит, у тебя был отец и вторая мать?
– Да. Я же сказала, у нас много общего.
Ощущать приятную теплоту очага для Фаолана было в новинку, и он, сжимая кость в лапах, подполз еще ближе к огню. Тот словно жил своей собственной жизнью: как деревья из почвы, вырастал из угольков, а языки его пламени плясали на ветру в прихотливом ритме. Время от времени угли трескались и испускали рой искр, похожих на маленькие звездочки. Это был целый мир – да что там говорить, целая Вселенная!
