Машины въехали на просторный двор, остановились у крыльца.
Хлопнули дверцы, хлопцы привычно рассредоточились по двору, держа обстановку,
Ключник же застыл за спиной олигарха.
Хозяин, вопреки ожиданиям, появился не из дверей дома, а
откуда-то из-за сараев. Был он в свитере, непромокаемых охотничьих штанах со
множеством карманов, кирзовых сапогах. И с охотничьим карабином в руке. Сварог
не сомневался, что, заслышав шум моторов, лесник выскочил из дома, может быть,
выпрыгнул из окна, чтобы сперва со стороны поглядеть, кто пожаловал, и в
зависимости от этого либо выйти с распростертыми объятьями, либо на
партизанский манер уйти в тайгу Значит, есть кого опасаться гражданину
отшельнику…
– Осторожен ты, брат, как я погляжу, – такими
словами встретил «своего лесника» Ольшанский.
Это был невысокий, худощавый азиат. Как полагается, раскосый
и скуластый. К какой именно народности принадлежит хозяин лесного хутора, по
лицу Сварог определить не мог даже приблизительно. А помнится, когда-то его
учили в этом разбираться, но поскольку навыки по-настоящему ни разу не
пригодились, то учение забылось – голая теория, знаете ли, всегда плохо
приживается. Да и возраст товарища лесника Сварог не взялся бы угадать. Равно
может быть как тридцать, так и все пятьдесят. С этими восточными людьми ни в
чем нельзя быть абсолютно уверенным.
– Будешь тут осторожным, – чуть усмехнулся
лесник. – Недавно из Старовска приезжали поквитаться любители незаконного
отстрела бедных диких животных. Серьезные люди, между прочим.
– Не начальник ли милиции Старовска? – спросил
Ольшанский. – Который не единожды обещал навести в лесу порядок и по
единственно справедливым таежным законам разобраться с наглым лесником, который
никак не может уяснить, кто в районе хозяин и кому все позволено?
– Он, – лесник улыбнулся загадочной восточной
улыбкой. – Привез с собой еще две машины дружков.
– И вооружены все были, конечно, что твоя
воздушно-десантная дивизия?
– А как же, – лесник мазнул по Сварогу своим
загадочным восточным взглядом, и отчего-то Сварогу сделалось от этого взгляда
не по себе. Но детектор опасности молчал в тряпочку. – На одни погоны и
удостоверения решили не полагаться.
– Сколько уцелело? – деловито спросил Ольшанский.
– Двое рядовых ментов, которые вовремя сообразили, как
надо правильно себя вести. Они же и… подчистили все следы.
– Ты их отпустил? Думаешь, они никому не расскажут?
– Расскажут. Но представят дело так: начальник лично
возглавил погоню за опасными преступниками и погиб на боевом посту вместе со
своими героическими сподвижниками. И я тебя уверяю, этим ментам и в голову не
придет рассказать правду хоть кому-то, пусть и под строжайшим секретом. Даже
женам и надежнейшим из друзей.
Произнесено это было без всякой патетики, можно сказать,
небрежно, но было в словах и взгляде лесника нечто такое, отчего Сварог
преисполнился уверенности: все так и есть, эти чудом выжившие менты и под
пытками не признаются, что же на самом деле произошло в тайге.
Так вот почему столько гибэдэдэшников на трассе: по случаю
геройской гибели начальника Старовского ГУВД от лап злобных рецидивистов
наверняка объявлен какой-нибудь там «Перехват» или «Невод»…
– Так кого ж ты еще боишься, сокол мой? – спросил
Ольшанский, закуривая. – Разве остались еще какие-то враги?
– Сюда нет-нет, а наезжают еще и из других городов, и
из других районов. Приходится вразумлять. А кто-то мог затаить на меня злобу.
– Жаль лишать тайгу такого защитника, – с
притворной печалью вздохнул Ольшанский. – Но придется. Тебя как
представить моему новому знакомому – твоим настоящем именем или тем, которое у
тебя в последнем паспорте?
– А что… – голос лесника как-то странно
изменился. – Пришло время… называть имена?
– Пришло, – кивнув, со всей серьезностью сказал
Ольшанский. – Пришло это время.
И тут с лесником стали происходить вещи престранные и
поразительные. Сварогу крайне редко приходилось видеть, чтобы люди бледнели так
молниеносно и качественно. Как стена. Как мел. Лицо азиата враз утратило
пресловутую азиатскую непроницаемость. Какое там «утратило»! На его лице
явственно проступила полнейшая растерянность. Он прямо-таки задрожал лицом,
глаза округлились, а взгляд заметался – с Ольшанского на Сварога и обратно. На
миг Сварогу показалось, что сейчас лесник непременно вытянет дрожащий палец в
его сторону или в сторону олигарха, сопровождая жест каким-нибудь протяжным
нечленораздельным мычанием. Но нет. Лесник все же справился с собой, хотя,
похоже, это стоило ему немалых усилий. Помогло, не иначе, врожденное азиатское
умение управлять своими эмоциями. Он опустил глаза в землю и произнес довольно
ровным голосом:
– Тогда называй меня моим именем.
– Позвольте представить, – повернувшись к Сварогу,
с некоторой торжественностью произнес Ольшанский, – мой верный… компаньон
Донирчеммо Томба. А это господин Сварог, который прибыл из Африки вместо
профессора Беркли, но так пока и не рассказал, что же стало с профессором. Так
ты будешь держать нас во дворе или пригласишь в дом?
– Да, конечно. Проходите.
Лесник первым взбежал по лестнице крыльца, распахнул дверь,
заглянул внутрь дома, сразу за порогом поднял руку и что-то привычно нащупал у
стены. Оказалось – коробок.
Чиркнув спичкой, Томба зажег свечу вставленную в стеклянный
фонарь. Светильник сей, надо признать, немногое высветил, разве что дал понять:
они находятся в коридоре.
– Забыл предупредить, – наклонившись к Сварогу,
отчего-то шепотом проговорил Ольшанский. – Донирчеммо Томба не жалует
электричество. Живет при лучине.
– Однако в сарае стоит дизелюшка, и запас топлива
имеется, – услышав его слова, сказал лесник. – Ради вас могу
запустить.
– Не надо, – отмахнулся Ольшанский. – Может,
попозже, когда совсем стемнеет.
– А разве мы здесь заночуем? – спросила Лана.
– По тайге ночью много не наездишь, – сказал
олигарх. – Отправимся завтра с рассветом, к десяти будем на месте. В самый
раз прибудем.
Без всяких указаний со стороны начальника вся охрана
Ольшанского, и Ключник в том числе, осталась внизу.
Повесив светильник на крюк возле двери, лесник жестом
пригласил гостей за собой. Через сени Томба провел их в просторную гостиную,
тут же стал обходить комнату, зажигая висящие в углах свечные фонари.
Обстановка здесь была воистину аскетическая: циновки на
полу, около полудюжины деревянных колодок с набитыми поверху кусками войлока
(то ли крохотные табуретки, то ли подголовники, задуманные как замена
подушкам). А добрую половину комнаты занимал стол на коротких, сантиметров
двадцать, ножках. Стульев, пусть и таких же мелких, к нему не прилагалось. Вот
и вся обстановка, не считая стен, потолка и фонарей. Сразу приходили на ум
такие выражения, как примат духовного над материальным, отказ даже от
мало-мальских плотских радостей во имя укрепления силы духа, во имя
самосовершенствования и еще более глубокого проникновения в Истинное Знание…
Монастырем попахивает, короче говоря. Вернее, монастырскими привычками.
