Лили, стоявшая в стороне, надувши губки, окинула Бестужева
откровенным взглядом, какого от благонамеренных девиц Старого Света трудно было
ожидать. Улыбнулась кокетливо:
— С ним гораздо лучше, Сол, у него хорошо получается…
— То-то, — благодушно сказал Сол. — У меня
как-никак профессиональное чутье, голубки мои… Все, отдыхаем, мне еще надо
подумать над следующим эпизодом — у нас ведь появилась совершенно другая линия…
Бестужев перехватил тяжелый взгляд стоявшего в отдалении
Голдмана-младшего и понял, что нажил себе нешуточного врага. Точнее говоря,
недоброжелателя — этот лощеный молодой человек, классический городской хлыщ,
никак не походил на человека, от коего можно ожидать настоящих неприятностей. К
тому же Бестужев вовсе не собирался задерживаться здесь надолго, у него уже
возникли соображения, как потихоньку убраться отсюда: под покровом ночной тьмы,
когда все будут спать, расписание поездов известно, объясниться с кассиром
помогут мальчишки-агенты, как помогли пообщаться с начальником почты, который,
порывшись в каких-то толстенных справочниках, написал Бестужеву в записную
книжку английскими словами точный адрес российского консульства в Вашингтоне…
Он растает в ночном мраке, и все вернется на свои места.
Голдман-младший, определенно пытавшийся ухлестывать за красавицей Лили, получит
к тому полную возможность. Чуточку непорядочно бросать свои служебные
обязанности начальника охраны — но ничего не поделаешь, дело важнее, в конце
концов, Голдману с Мейером не грозит ни смерть, ни увечья, да и подчиненных
своих Бестужев малость поднатаскал, сами справятся…
Глава 3
В муках творчества
Всякое случалось в жизни Бестужева — и смертельные
опасности, и головоломные загадки, и насквозь безнадежные положения (из коих
рано или поздно удавалось все же найти выход, иначе, собственно говоря, он бы и
не стоял сейчас здесь живой-здоровый). Однако то, что с ним произошло на сонном
и жарком американском Юге… Трудно было и слово подобрать надлежащее. Пожалуй,
это было крайне оригинально. Начальство и подчиненные, друзья и знакомые, все,
кто его хорошо знал, глаза вытаращили бы от удивления и решили наверняка, что
имеют дело с хитрым розыгрышем — скажи им кто, что ротмистр Бестужев, изволите
ли видеть, выступает в амплуа актера кинематографа, мало того, в виде благородного
героя, в главной роли…
И тем не менее это не сон, так что щипать себя бесполезно.
Бестужев стоял, держа Пако под уздцы, вместе с остальными смотрел тихонечко,
как неподалеку Лили (на сей раз в бальном платье былых времен) трогательно
прощается с матерью у подножки самого настоящего дилижанса, о которых Бестужев
до сих пор только читал в авантюрных романах. Дилижанс отыскался в соседнем
городе, коней взяли напрокат здесь, как и возницу, от которого совершенно не
требовался хотя бы минимум актерского мастерства — ему предстояло играть самого
себя, и не более того. А потому и платить ему можно немного — разумная экономия
Голдмана в действии…
Прошлый фильм, в который Бестужева форменным образом
втолкнули так неожиданно, благополучно завершился. И Сол Роуз, неспособный
сидеть без дела, моментально приступил к съемкам следующего, с той же героиней
(разве что звали ее теперь иначе), тем же героем (Бестужеву, правда, как и в
прошлый раз, имени не полагалось, он значился просто «благородным ковбоем), тем
же коварным злодеем (ради творческого разнообразия звавшимся теперь не «злодей
Ричард», а «злодей Пабло») — и даже той же самой троицей краснокожих,
которые теперь были вовсе не краснокожими, а кровожадными мексиканскими
злодеями мелкого пошиба, подручными Пабло. А в остальном это, пожалуй что,
совершенно новый фильм — тут и имение злонамеренного дона Пабло с экзотическим
названием «гациенда», и зарытый где-то клад, непонятно чей, но крайне богатый,
и многое другое…
«Матушку» Лили неугомонный Роуз отыскал опять-таки здесь, в
городке. Как слышал Бестужев краем уха, это оказалась очередная
представительница очередного некогда аристократического, а после войны
совершенно разорившегося рода. А посему почтенная дама, следовало признать,
даже в достаточно скромном платье выглядела прямо-таки величественно.
Кучер, взгромоздившийся высоко на облучке, без надобности
покрикивал на лошадей, притопывая сапогами по дощечке, служившей опорой для
ног. Присмотревшись к нему, Бестужев покрутил головой. Его первоначальные подозрения
оправдались — возница, выражаясь по-русски, успел где-то хорошенько клюкнуть
(что у людей его ремесла, увы, встречается повсеместно).
Никакого ущерба зрелищу это не должно было нанести — камера
на кучере вовсе и не задерживалась, а кричать он мог что угодно, зрители этого
все равно не услышат…
Чертов Джозеф, Голдман-младший, естественно,
присутствовавший при сцене трогательного прощания, упасть и не в кадре, то и
дело косился на Бестужева с той же злобой — вьюнош совершенно не умел
сдерживать эмоции. Бестужев изо всех сил старался не обращать на это внимания.
На месте парня любой сердился бы, оказавшись вдруг назначенным на место
главного злодея без всяких перспектив выслуги. Бестужев уже достаточно
пообтесался в кинематографе, чтобы понимать, насколько второсортна и уныла
участь главного злодея. Никогда в жизни, пройди хоть тысяча фильмов, он не
добьется взаимности от главной героини, от которой будет получать лишь насмешки
и оскорбления, а то и пощечины. В драке с благородным героем всегда потерпит
поражение, а в перестрелках частенько и окажется застреленным до смерти. Даже
если ему и посчастливится завладеть кладом, это ненадолго — злодей сокровищ
обязательно лишится, а в худшем случае еще и именно из-за них погибнет в
болоте, когда распиханная по карманам груда золота немаленьким весом увлечет
его в трясину (подобную участь как раз Роуз и готовил злодею в этом фильме).
Хронический неудачник, одним словом, или, говоря по-еврейски, шлемазл. По
военным меркам участь бедняги Джозефа выглядит так, как если бы блестящего
полковника внезапно разжаловали до поручиков и отправили командовать взводом в
какую-нибудь дыру, не обозначенную на генеральных картах…
Бедняга, ему даже не придется играть в сцене нападения
бандитов на дилижанс — поскольку являть его зрителю верхом на лошади было бы
крайне неосмотрительно. Только во второй половине фильма появится, будет сидеть
в роскошном кресле на своей гациенде, когда бандиты притащат пленницу. Да и
сниматься эта сцена будет гораздо позже, в Нью-Йорке, в декорациях, которых нет
смысла возводить здесь из той самой разумной экономии…
К слову, это для Бестужева было сущим шокингом — узнать, что
фильм, оказывается, снимается по кусочкам без оглядки на хронологию событий.
Это в театре спектакль благополучно продвигается от конца к началу, а в
кинематографе обстоит как раз наоборот. Сначала здесь будут снимать, как
отягощенный неправедным золотом дон Пабло погибнет в трясине, преследуемый по
пятам благородным героем, а уж потом, через пару недель, в Нью-Йорке, он
переместится в более ранние времена, станет расхаживать по гациенде, принуждая
героиню уступить его порочным страстям. Сцена прощания близилась к финалу, ни
разу не вызвав нареканий Сола. Троица бандитов уже сидела на конях, ничуть не похожая
на себя прежних — на сей раз они щеголяли в широких шароварах, галунных жилетах
и огромных мексиканских шляпах-сомбреро, вышитых серебром, размерами прямо-таки
с тележное колесо.
