— Пятьдесят долларов и полный, так, сказать,
пансион, — сказал напряженно наблюдавший за ним Голдман. — Еда,
выпивка, жилье — все это за наш с Мейером счет. — Королевские условия,
право, где вы такие еще найдете… Ну, что вы наконец, скажете?
Бестужев поднял голову и сказал с расстановкой:
— Я согласен, господа…
Часть вторая. Райский уголок
Глава 1
Провинция как она есть
Бестужев привычно покачивался в непривычном седле
мексиканского, как ему объяснили, образца — с высокими деревянными луками,
щедро украшенном серебряными звездочками и бляшками, тисненой кожей. Гнедой
жеребец по кличке Пако как раз и принадлежал какому-то заезжему мексиканцу,
продавшему коня перед тем, как отправиться на поиски фортуны в Нью-Йорк, а
потом уж доставшемуся и Бестужеву во временное владение. Конек был уже в
солидном возрасте, смирный, не составил бы хлопот и более неопытному наезднику.
Трудновато сейчас было бы даже тем, кто Бестужева хорошо
знал, опознать его в этом неторопливо двигавшемся всаднике насквозь
американского облика (правда, свойственного далеко не всем американцам, а лишь
обитателям иных областей и обладателям известных профессий). На нем красовались
высокие сапоги со шпорами, прочные несносимые штаны из синей парусины со
множеством медных заклепок, клетчатая простецкая рубаха и новехонькая
широкополая шляпа, именовавшаяся «шестигаллонный стетсон». Вылитый американский
ковбой, то есть «коровий парень» — так называли конных пастухов, людей, надо
отметить, скучных и неинтересных, поскольку были они вовсе не романтическими
героями, а обычными трудягами, работавшими от зари до зари. Вот только в свое
время господа романисты именно их взяли на роль романтических героев, вместо
нелегкого пастушьего труда носившихся взад-вперед с револьверами на поясе,
спасавших красоток, побеждавших всевозможных злыдней, а то и клады находивших.
Ну, а впоследствии, с рождением кинематографа, этот почти что новорожденный вид
искусства отвел ковбоям те же романтические функции, благо протестовать никто
не мог…
И у Бестужева сейчас совершенно открыто висел на поясе
трофейный револьвер-кольт в открытой кобуре — законы этих мест, как писаные,
так и неписаные, не запрещали подобного национального обычая. Тем более что
револьвер он носил не из романтических побуждений, а по долгу нынешней службы.
Хотя он прожил здесь всего-навсего четыре дня, уже как-то
плохо верилось, что где-то вдали реально существует огромный город Нью-Йорк с
его сотнями тысяч обитателей, муравьиной суетой на улицах и зданиями
исполинской высоты. Вокруг располагалась совсем другая реальность: малолюдная,
неторопливая провинция, штат Вирджиния, этакое сонное царство из сказки и
великолепного балета на музыку Петра Ильича Чайковского. Невысокие домишки из
струганых досок, старинные, обветшавшие кирпичные и каменные особняки, здания
приспособленные для жаркого климата, ничуть не напоминавшего нью-йоркский —
разбросанные далеко друг от друга. Улицы немощеные, пыльные, кое-где
невозбранно валялись в патриархальной простоте не только собаки, но и свиньи,
которых никто не гнал. Обликом и внешним видом обитателей городишко ничуть не
напоминал захолустные российские местечки, но Бестужеву не раз казалось, что он
волшебным образом перенесся именно что в захолустный уездный русский городок,
откуда до Москвы три года скачи, не доскачешь. Дух, если подумать, был тем же —
сонная истома, никто никуда не спешит, никаких признаков хваленой американской
деловитости, никто сломя голову не несется «делать деньги», не лезет вон из
кожи… Разве что пьяных не видно — а в помянутом уездном городишке непременно
болтались бы там и сям начавшие веселье еще с позавчера характерные экземпляры…
Он проехал мимо длиннющей тенистой веранды, на которой
вольготно расположились в самых непринужденных позах с дюжину горожан мужского
пола — каковые, пребывая в сонном оцепенении подремывали, не считая тех, кто
бесцельно стругал палочки перочинными ножиками. Это была вполне почтенная
категория здешних обывателей — местные лодыри. Завидев их, Бестужев какое-то
время не мог избавиться от впечатления, что оказался прямехонько в одном из
романов Марка Туэйна, где именно такие типусы красочно описывались. За
несколько десятков лет далеко не все, описанное знаменитым литератором, кануло
в небытие…
Встрепенувшись, Бестужев проворно сорвал с головы шляпу и
церемонно раскланялся — вдоль домов, клумб и пустырей шествовали две дамы в
легких муслиновых платьях, пожилая и помоложе. Согласно южному этикету
воспитанный белый мужчина при виде дамы обязан был обнажить голову.
Он не был им представлен — и наверняка никогда не будет — но
политес следовало соблюдать. Дамы удостоили его едва заметным церемонным наклонением
головы и величаво последовали дальше. Бестужев уже освоился здесь настолько,
что знал: это хозяйка огромной каменной усадьбы на близлежащем холме и ее юная
племянница. Когда-то это было семейство самых старых родов и богатейших
помещиков в округе — но после гражданских междоусобиц потомки прежнего
владельца сохранили лишь сдававшийся в аренду жалкий клочок земли, по-русски
говоря, перебивались с хлеба на квас, однако сохранили нешуточное величие и
чопорность, в точности как иные российские разорившиеся помещики. Чем больше он
присматривался и мотал на ус, тем чаще думал, что Американский Юг, если
разобраться, во многом чертовски похож на Россию, чего о северных городах никак
не скажешь…
Прошла навстречу вереница негров — обтрепанных, босых, в
плетеных из соломы шляпах, с чем-то наподобие мотыг на плечах. Вот их-то
Бестужев и взглядом не удостоил — не полагалось белому джентльмену без нужды
обращать внимание на этакую мелочь, деталь пейзажа… Даже прежнее любопытство
испарилось: за четыре дня он видел столько чернокожих разнообразного возраста и
обоего пола, что интерес пропал напрочь.
Следующее строение, мимо которого лежал его путь — еще один
одряхлевший остаток былого блеска и процветания, большой кирпичный особняк с
фронтоном, каменной балюстрадой веранды и высокой крышей, в нескольких местах
прохудившейся. Над крыльцом лениво повис в полном безветрии совершенно иной,
нежели те, к которым Бестужев приобвыкся в Нью-Йорке, флаг — алый, где белые
звезды располагались на синем Андреевском кресте, флаг Южной Конфедерации. К
официальному американскому штандарту многие в этих местах относились, как бы
поделикатнее выразиться, без всякого восторга…
Придержав гнедка, он снял шляпу и раскланялся с неподдельным
уважением. Высокий худой старик с седыми усами и совершенно прямой, несмотря на
то, что ему пошел восьмой десяток, спиной, церемонно кивнул в ответ.
— Здравствуйте, полковник, — сказал Бестужев.
— Здравствуйте, юный представитель прогресса, —
отозвался старик с легкой иронией.
Одет он был в серый мундирный сюртук с поперечными погонами,
кавалерийские бриджи и сверкавшие, как зеркало, высокие сапоги со шпорами. На
боку присутствовала длинная кавалерийская сабля, а с другой стороны висела
закрытая револьверная кобура. И сабля была самая настоящая, и в кобуре покоился
заряженный на все гнезда револьвер. Полковник де Вилламбур, как обычно,
пребывал на посту. Более сорока лет минуло с тех пор, как капитулировала армия
Южной Конфедерации, где почтенный джентльмен командовал бригадой, но, по
американским обычаям, отставного офицера полагалось до самой смерти именовать
тем чином, какой он носил, выходя в отставку.
