– Ты после смерти в ад попасть не боишься? Нет? Правильно делаешь. Там никогда не унизятся до того, чтобы тебя впустить.
Первое, что сделал Алаторцев, избавившись от общества Гурова, выпил почти полный стакан водки. Через несколько минут чудовищное напряжение последнего получаса, ощущаемое даже чисто физически – одеревенелостью спины и судорогами в икрах, – стало понемногу отпускать его. Опьянение не приходило, напротив – вернулась способность мыслить логически. И неожиданно для самого себя он вдруг облегченно рассмеялся. Так его попросту хотели «взять на пушку»? Ну-у, шерлоки… Этот хам сам проговорился вначале – злость плохой советчик! – что с Кайгуловой он «проскочил». Никаких доказательств его работы с маком не осталось – как грамотно он устроил пожар! Но вот про «слабое звено» милицейский дурак нечаянно сказал святую правду. Только это звено не он. А Феоктистов. Бездарно запоровший свою часть работы, не сумевший четко ликвидировать Ветлугина. Отсюда все неприятности и начались. Умри сейчас Феоктистов, и последняя нитка оборвана, доказать ничего нельзя, и мент может хоть удавиться от злости. Значит… И надо спешить. «Феоктистова мы дожмем сегодня» – еще разок проговорился придурковатый мент. Относительно «сегодня» – треп, там тот еще орешек, а вот мы… пожалуй, что и сегодня. И не надо детских сказок про невозможность совершить идеальное преступление. Эта невозможность для «них», дураков, быдла! А он, Алаторцев, уже доказал – с Кайгуловой: очень даже можно! И, кстати, все вопросы с отчетом этому растяпе Феоктистову снимаются сами собой! Теперь, не торопясь, все обдумать…
Крячко, не дожидаясь просьбы, протянул Льву сигарету. Молчал, пока Гуров курил, и лишь затем спросил:
– Что, на Севастопольский? Я звонил минут десять назад, главная крылатая кошка на месте и ждет-с тебя с нетерпением, я тоже убеждать умею. По дороге, как у нас водится, расскажешь…
– Крепкая сволочь попалась, – сквозь зубы процедил Гуров. – С ходу не возьмешь, но из равновесия я его выбил.
Внимательно выслушав друга – вести жалобно дребезжащий верный «мерс» ему это не мешало, – Крячко хмыкнул и поинтересовался:
– Как вчерашний разговор с Петром? Посоветовал что? Или разнос устроил?
– Там не столько разговор, сколько мой взволнованный монолог имел место быть. Выгонят из рядов за профнепригодность – пойду к Марии в театр. Самое интересное было в конце…
А в конце вчерашнего разговора, на лавочке, в скверике около генеральского дома, уставший Гуров завершил свой монолог уже чуть охрипшим голосом:
– Теперь ты знаешь все, что и я. Все наши со Станиславом выводы я тебе изложил. Петр, я тебя убедил?
– Меня ты убедил. Меня, – ответил Орлов тихо и очень печально. – Но у нас, видишь ли, правовое государство, – он помолчал и вдруг сорвался чуть ли не на крик: – Для ворья, бандитов и казнокрадов!!! А мы с тобой связаны по рукам и ногам! Ни песьей матери закона об оргпреступности эти думские витии принять не могут. Или не хотят! Мне страшно, когда мой сотрудник стреляет в бандита – а вдруг убьет ненароком, семь потов сойдет отмазывать! Гос-споди, вы же с Крячко как дети малые, я и десятой доли не говорю вам, с чем мне там, наверху, сталкиваться приходится. Поседеете в одночасье. Да мне бы пистолет в руки – и в засаду. В тысячу раз милее, чем… А, что говорить! И «вышак» под мораторием от большой цивилизованности, а поговорили бы гуманисты хреновы с матерью изнасилованной девчушки, как тебе доводилось… Нет, как говорится, не для печати, но в суде Линча есть большое рациональное зерно! Перед тобой за эту бурю эмоций не извиняюсь, наболело!
Он замолчал, переводя дух. Успокоился. Достал из кармана карамельку, повертел в руках и с досадой отбросил.
– Станислава рядом нет, а то послал бы всех медиков к песьей матери и закурил… Словом, реально – для прокуратуры и прочих по-прежнему ноль. И взять неоткуда. Кстати, могу порадовать. По пожару и смерти Кайгуловой в возбуждении уголовного дела отказано. Списали. Несчастный случай. Что собираешься предпринять? Только честно. Я не мальчик и прекрасно понимаю: не просто так ты на эту вечернюю прогулку меня вытащил, а не в кабинете с утра и как положено. Можешь считать, что генерал-лейтенанта Петра Николаевича Орлова тут нет, а есть так… тень бесплотная. И вообще – наш разговор только снится. Нам обоим.
– Петр, я хочу столкнуть их лбами. Алаторцева и Феоктистова. Напугать и столкнуть. Они пауки в банке, у них нет морали как таковой, предательство – их натура. Они подозревают и боятся друг друга, надо это усилить сколь можно больше. У кого-то нервы сдадут. Думаю, у Алаторцева. И он побежит к нам, больше некуда ему бежать! А над Феоктистовым нависнет тень самого Карцева, это очень неуютно. Я его завтра пугану, да и про Карамышева напомню. В любом случае я подтолкну их к действию, и они ошибутся. Тут-то мы и…
– Ты понимаешь, насколько это опасно? Напоминаю, что генерал ничего этого не слышит, а слышит старый опытный сыщик. Они не лбами столкнутся, Лев. Они в глотку вцепятся. Уверен, что вовремя успеешь их растащить, пока до смерти друг друга не загрызли?
Лев Гуров промолчал.
* * *
Олег узнал Гурова – еще бы, после позавчерашней-то встречи! – но виду не подал, тихим, тусклым голосом промямлил, опустив голову:
– Геннадий Федорович ждет вас, господин Гуров. Пройдите, пожалуйста, в кабинет.
– А что ж ты, молодец, невеселый такой? – ехидно поинтересовался Лев у грустного, как побитая дворняга, секретаря. – Получил втык от господина Феоктистова за неумение язык за зубами держать? Учти, если тебя отсюда выпрут, а мне сердце вещует, что это вскорости произойдет, с тебя ящик коньяка. Ты, юноша, не представляешь, какую я тебе в таком разе услугу оказал! Твои шансы помереть естественной смертью в собственной кровати резко повысятся!
Но через час утомительной беседы в феоктистовской комнате отдыха его слегка было выправившееся настроение снова упало до нулевой отметки. Может быть, сыщика позабавило бы то, что он сидит в кресле, где около года назад сидел Андрей Алаторцев, под тем же светильником, на столе стоит бутылка такого же коньяка, да и разговор, по большому счету, о том же, разве аранжировка другая, и хозяин окружающего великолепия сидит как на иголках. Но Гуров этого не знал.
– Дьявол с тобой, Феоктистов, наливай свой коньяк. Я обычно не пью и не ем с теми, кого на нары упеку в ближайшем будущем, но придется исключение сделать. Упеку, упеку, не сомневайся! В твоей защите дырок, как в решете…
– И чему обязан таким исключением? – Побледневший и слинявший с лица Геннадий Федорович пытался все же «держать марку». Получалось плохо. Слишком много неприятного услышал Феоктистов. Рука его, разливающая по рюмкам коньяк, заметно подрагивала.
– Тому, что говорим мы битый час, а более прилипчивой заразы, чем глупость, нет. Выпью для дезинфекции. С тобой, знаешь, даже не в стенку головой, а кулаком по тесту… Я безумно устал. Ну что ты выгораживаешь Алаторцева, ведь тебе прямой резон не врать. Реальный заказчик убийства – он. У него мотив – страх разоблачения, а у тебя какой? И любой суд квалифицирует всю эту муть точно так же. Ты в этом деле – как генподрядчик в стройиндустрии, а покойный Мещеряков – вообще мелкая сошка наподобие рядового каменщика, аналогия ясна? Зачем ты его ликвидировал? Хреновинку хитроумную не пожалел… А Карма узнает? За его спиной, его «крестника», а?
