Зорко озираясь, он заметил в углу деревянный ящик, где
грудой лежали разнокалиберные ножи с одинаковыми чёрными рукоятками — ага, это
следовало учитывать…
Жак, упёршись кулаками в хлипкую столешницу, выпрямился во
весь свой немаленький рост, медленно, демонстративно, глядя с неприкрытой
угрозой. Нужно признать, он производил впечатление: рослый, мускулистый,
несомненно, наделённый недюжинной силой и ловкостью — но Бестужеву попадались
противники и посерьёзнее.
— Ну хорошо, — сказал он, ухмыляясь. — Если
это для вас так важно, считайте, что я стушевался перед вашим грозным видом.
Может быть, оставим этот цирк, простите за каламбур, и поговорим о деле?
— Нет у меня с вами никаких дел.
— Ой ли? — без улыбки спросил Бестужев. — Что
до меня, то к вам есть дело, и нешуточное. Причём касается вас напрямую.
— Ну? — бросил Жак, всё так же возвышаясь над
столом, упираясь грозным взглядом.
— Дело касается дома номер тридцать шесть на
Кунгельштрассе.
— Это где такой? Представления не имею.
— Неужели? — спросил Бестужев. — А мне
кажется, имеете. Прошлой ночью вы там убили человека… а может быть, и двух? А?
Циркач вёл себя, в общем, достойно: он не взорвался деланым
возмущением, не рассыпался в оправданиях, он вообще не произнёс ни слова — всё
так же стоял в угрожающей позе, не сводя глаз с Бестужева — разве что выражение
лица утратило всякое легкомыслие, а глаза буквально буравили Бестужева.
Противник был опасный, серьёзный, Бестужев это прекрасно понимал и расслабиться
себе не позволил ни на секунду.
— Вы не возмущаетесь, месье Жак? — поинтересовался
он небрежно. — Не грозите крикнуть полицию?
Циркач усмехнулся уголком рта:
— Следовало бы крикнуть доктора по нервным болезням…
Выкатывайтесь к чёрту.
Произнесено это было уже не приказным тоном.
— В самом деле? — пожал плечами Бестужев. —
Нет, серьёзно? Вам совершенно не интересно меня выслушать?
Жак наблюдал за ним настороженно и зло. С видом крайней
беспечности Бестужев отошёл к ящику с ножами, запустил туда руку, поднял один,
держа двумя пальцами за кончик длинного сверкающего лезвия. Повертел перед
глазами. Не похоже было, что у Жака имеется при себе огнестрельное оружие, его
просто некуда было бы спрятать. Где-то может отыскаться револьвер, но при нём
сейчас ничего такого нет…
Нож с лязгом упал в ящик, на груду других.
— Очень специфической формы рукоять, знаете ли, —
сказал Бестужев спокойно. — Я её сразу узнал, когда увидел, чем именно был
убит… человек из той квартиры.
— Кто вы такой? — глядя исподлобья, спросил
Жак. — И зачем эту чушь несете? Мало ли ножей на свете…
— Вы — циркач, — сказал Бестужев. —
Следовательно, человек…
Он запнулся на секунду: слово «интеллигентный» существовало
исключительно в русском языке, а в других носило совершенно иной смысл, так что
приходилось искать равноценную замену.
— Следовательно, человек творческой профессии, —
преспокойно продолжал Бестужев. — Кроме того, получили некоторое
образование, хотя университет покинули, не проучившись и двух лет… Всё равно,
вас, сдаётся мне, никак нельзя отнести к людям тупым и малообразованным. Я и
представить не могу, что вы не слышали о науке под названием «дактилоскопия».
Вряд ли вы были настолько осмотрительны, что вытерли с рукояти ножа отпечатки
пальцев. А они у каждого человека уникальны и неповторимы, никаких совпадений
здесь быть не может, ни за что на свете… Что скажете, Жак? Вы не могли не
слышать о дактилоскопических процедурах…
И он с самым естественным видом притворился, будто снова
заинтересовался ящиком с грудой сверкающих ножей — повернулся к нему,
наклонился, сторожа краем глаза каждое движение циркача, он помнил, насколько
мсье Жак искусен в швырянии предметов…
Ага! Ухватив бутылку за торец горлышка, циркач резко
взметнул руку — но Бестужев вовремя присел на согнутых ногах, и сосуд,
разбрызгивая дешёвенькое винцо, пролетел высоко над его головой, ударился в
стену с такой силой, что старые доски жалобно загудели и одна, кажется,
треснула, но сама бутылка не разбилась, продемонстрировав высокое качество
работы венских стеклодувов.
Как и ожидал Бестужев, Жак прыгнул, не теряя времени,
оскалясь, словно первобытный человек, целя кулачищем определённо в висок — но
встретил пустоту. Вовремя уклонившись, Бестужев ответил ударом ноги, потом
припечатал обоими кулаками.
Француз отлетел в угол, опрокинув ветхий стол со скудной
закуской. Ему было очень больно, он сипел и закатывал глаза, но боевого духа не
потерял, попытался вскочить.
Хмурый взгляд Бестужева сам по себе его бы ни за что не остановил
— но его подкрепляло дуло браунинга, и циркач, вмиг посмурнев лицом, остался
сидеть в нелепой позе.
Бестужев, держа его под прицелом, пододвинул ногой шаткий
венский стул и тоже сел. Свободной рукой отряхнул с сюртука винные капли.
— Новёхонький сюртук, — сказал он грустно. —
Из чистого кастора… Вас не затруднит, месье, оставаться в той же позиции?
Вообще-то там, на улице, дожидаются двое агентов, вы и это учитывайте…
— Кто вы такой? — хмуро спросил усач.
— Вам бы следовало поинтересоваться этим раньше, —
сказал Бестужев без улыбки. — Ваша промашка в том и заключалась, что вы
нас приняли то ли за авантюристов, то ли за посланцев каких-нибудь крупных
электротехнических концернов… Я офицер русской политической полиции, месье Жак.
Вам, как революционеру, — он ироническим тоном выделил последнее
слово, — эта контора должна быть знакома…
Лицо циркача исказилось злорадством, и он на самом настоящем
русском языке ответил, уже ухмыляясь с дерзким вызовом:
— А как же! Охранька, читоб тибе шерти побирай! Сат-трап!
Бестужев поднял бровь:
— Говорите по-русски?
С тем же вызовом Жак ответил:
— Я училь рюсски, чтоби читать в оригиналь книги
великий Бакунин!
— А, ну да, понятно… — не скрывая скуки, кивнул
Бестужев. — Следовало ожидать. Бакунин, Кропоткин… «Собственность есть
кража». Восхитительная по идиотизму идея Бакунина насчёт самоуправляющихся
народных общин, которые должны заменить собой государство… Удивительно, что вас
с Гравашолем выперли после второго семестра. Обычно экземпляры вроде вас
вылетают ещё на первом…
— Что бы вы понимали, шпик? — огрызнулся Жак уже
на французском. — Здесь я вам не по зубам! Здесь другая страна!
— Вы не о том думаете, любезный, — сказал Бестужев
холодно. — Совершенно не о том. Проделайте нехитрые логические
умозаключения — уж логике-то вас учили и в гимназии, и в университете. Если
перед вами — офицер политической полиции, следовательно, и убитый вами человек…
Ну?
