— А ведь я предлагал… — вырвалось у Ксавье.
Ламорисьер упёрся в него тяжёлым взглядом:
— Сейчас не время разбирать, кто предлагал и что
именно, любезный де Шамфор… Помолчите и слушайте! Вскоре после отхода поезда
местный жандарм обнаружил неподалёку от путей тело человека, убитого ударом
ножа в сердце. В кармане у него отыскалось наше удостоверение. Это
Франсуа-Усач… Судя по всему, Гравашоль соскочил — в тамошней неразберихе никто,
кроме бедняги Франсуа, этого не заметил… Усач, надо понимать, то ли пытался их
задержать, то ли собрался проследить… И они его… Другого объяснения у меня
что-то не подворачивается. Или у кого-то оно есть? — он, как легко было, в
общем, предугадать, уставился в первую очередь на де Шамфора, но тот молчал,
понурив голову. — Вот такие дела…
— Местная полиция… — произнёс Бестужев нейтральным
тоном.
Ламорисьер ответил не в пример более любезно, нежели
разговаривал с молодым подчинённым:
— К сожалению, господин майор, там попросту не
существует местной полиции, которую следовало бы в подобных случаях поднимать
на ноги. Один-единственный сельский жандарм, да и тот обычно пребывает не в
Шартолье, на месте инцидента оказался совершенно случайно… Хорошо ещё, что он
наверняка был проинструктирован о необходимости уделять этому поезду особое
внимание — как все ему подобные вдоль магистрали. Кинулся на телеграф, проявил
должную настойчивость и сообразительность…
— Точно, соскочили, — произнёс кто-то из сыщиков.
Наверняка, подумал Бестужев. Вряд ли это экспромт, скорее
всего, придумано и разработано заранее: поезд почти что достиг Парижа, агенты,
там находящиеся, наверняка чуточку расслабились и утратили прежнюю
бдительность… Экипаж дожидался их в деревушке, которую они и покинули, не
привлекая ни малейшего внимания, никаких подозрений не вызвав…
Снова появился «вестник» — на сей раз он ни слова не сказал
— остановившись в дверях, многозначительно мотнул головой. Схватив котелок со
стола, Ламорисьер нахлобучил его на голову и, яростно сопя, распорядился:
— Пошли! Поезд прибывает. Я его выверну наизнанку, как
коробку сардин, тысяча чертей!
И он затопотал к двери со столь неукротимым напором, словно
собирался снести на ходу кирпичную стену, — учитывая последние события,
зрелище чуточку комичное. Поотстав, Бестужев коснулся локтя выходившего
последним де Шамфора и спросил:
— Я так понимаю, вы предлагали именно что взять под
наблюдение все населённые пункты на пути поезда?
— Ну, не совсем, — охотно ответил Ксавье. —
Только те, что находятся не далее пятидесяти километров от Парижа. Понимаете
ли, господин майор, я не считаю себя великим сыщиком, но дело своё знаю. Я
считал, что мы непременно должны предусмотреть и такой вариант. Я
просто-напросто поставил себя на место Гравашоля, достаточно долго за ним
гоняюсь, успел изучить его ухватки… А впрочем, в любом случае это выглядело
гораздо более выгодным: не доезжая до парижского вокзала, который крайне легко
превратить в мышеловку, достаточно сойти близко от города, чтобы добраться до
него за час-другой, — и надёжно там затеряться. Дернуть стоп-кран
где-нибудь возле деревушки подобной Шартолье, заранее договориться с
сообщниками, чтобы ждали там с экипажем или автомобилем…
— И господин бригадир…
— Господин бригадир посчитал мои предположения… будем
откровенны, он посчитал их вздором. Ну, а поскольку апеллировать было не к
кому… — молодой инспектор грустно пожал плечами.
Глядя с хорошо разыгранным сочувствием, Бестужев сказал,
стараясь, чтобы это прозвучало прямо-таки задушевно:
— Чёрт знает что… У вас во Франции то же самое,
оказывается… — и со столь же грустным видом, точно так же уныло пожал
плечами.
Судя по взгляду Ксавье — понимающему, печальному, загоревшемуся
некоей надеждой, рыбка приманку проглотила…
— По-моему, нам стоит посидеть как-нибудь за
стаканчиком в одном из ваших прекрасных кафе, — сказал Бестужев. —
Мне кажется, нам есть о чём поговорить и найти темы, которые обоих интересуют…
— С радостью, господин майор!
— Пойдёмте, — сказал Бестужев. — Это ведь нас
поторапливают, слышите?
…Происходящее напоминало тяжёлое, болезненное сновидение —
холодный свет висевших гроздьями электрических фонарей, внезапные свистки
паровозов, клубы пара из-под колес, утробное фырчанье локомотивов, топот
множества ног, заливистые трели полицейских свистков, короткие, лающие команды.
К составу, загнанному на самый дальний путь, трусцой бежали цепочки жандармов в
кепи и пелеринах, с короткими карабинами — игольчатые лебелевские штыки были
примкнуты, их острия порой зловеще посверкивали в свете прожекторов. Бок о бок
с ними, врассыпную и кучками, топотали господа в штатском, о чьей профессии не
приходилось долго гадать. В промежутках меж замедлявшими скорость вагонами Бестужев
рассмотрел, что и по другую сторону поезда происходит та же деловая, хорошо
организованная суета, оттуда тоже доносятся пронзительные свистки и тяжёлый
топот.
Мимо него на открытых платформах проплыло что-то диковинное
— и он не сразу сообразил, что видит цирковые неуклюжие фургоны (возле одного
из них стояли двое в котелках и, держась за высокие колёса, наклонившись,
что-то кричали коллегам на перроне).
Не прошло и пары минут, как установился строгий порядок:
жандармы с карабинами у ноги стояли безукоризненными шеренгами, а напротив
вагонных дверей толпились господа в цивильном. Стукнула дверь, кто-то появился
на площадке — и тут же с унтер-офицерской бесцеремонностью зычно заорали
несколько голосов:
— Мадам и месье, всем оставаться в вагонах!
— На перрон не спускаться! Все остаются в вагонах!
— Никому не выходить! Полиция!
— Полное спокойствие, мадам и месье! Все остаются в
вагонах!
Намётанным глазом военного человека Бестужев моментально
определил, что жандармов поднято не менее роты — да вдобавок десятка три
агентов в штатском. Республиканская Франция, ага, святилище для российских
либералов, либерте, эгалите, фратерните… Подумать жутко, как российское
«общественное мнение», «прогрессивная интеллигенция», газеты соответствующего
толка костерили бы Бестужева и его сослуживцев, вздумай они в России проделать
подобную штуку с мирным пассажирским поездом, сколько грязи было бы вылито,
сколько страшных словес употреблено, в том числе и с думской трибуны. А
французишкам как с гуся вода, захотели — и сделали…
Он вспомнил любопытную статистику, которой в России как-то
не придавали ни особенного внимания, ни значения. На всю Россию насчитывалось
десять тысяч жандармов — зато во Французской республике, оплоте либеральных
вольностей, жандармов было аж тридцать шесть тысяч, при том что население
Франции вчетверо меньше.
Господа в штатском один за другим взбирались по лесенкам,
исчезали в тамбурах, покрикивая на пытавшихся выйти пассажиров, внутри
слышалась перебранка, пресекавшаяся тем же бесцеремонным унтер-офицерским
рявканьем, в голос поминали бригаду по розыску анархистов, переводя на русский,
советовали не рыпаться и сидеть смирно…
