— Нисколько.
— А жизнеописание примечательное… До нынешних своих
постов, чинов и звёзд Аркадий Михайлович дослужился, будучи в своё время
заагентуренным студентиком, близким к народовольцам. Ничего необычного, в
общем, — Сергей Васильевич Зубатов, недюжинный мастер политического сыска,
тоже в юности из революционеров в секретные сотрудники угодил, до полковника
дослужился, Московским охранным заведовал, начальником Особого отдела
Департамента полиции был, хоть и недолго. Вы его уже не застали, а мы были
приятели… В том-то и фокус, что Сергей Васильевич — человек совсем иного склада,
нежели Гартунг, каторжник беглый… Именно что так, я не преувеличиваю. На заре
своей карьеры был Аркадий Михайлович подведён к обосновавшимся в Париже
господам из «Народной воли» — когда заграничной агентурой в Париже ещё
Рачковский заведовал. И никак этих господ было не взять под жабры — дурила
французская Фемида, как многие её европейские сестрички, политических
эмигрантов не выдавала, исключительно уголовных. Вот у Гартунга и промелькнула
светлая идейка: а ежели эти самые народовольцы в Париже организуют мастерскую
по выделке бомб, дабы этими бомбами злодейски покуситься на самого государя?
Откровенно говоря, никогда я не был сторонником столь явных провокаций, но что
поделать, не было другого способа зверюг прижать… Идею доложили самому
государю, государь одобрил. И выплыл в Париже молодой политический изгнанник из
России, господин Ландезен, втёрся к народовольцам, на «деньги богатого дядюшки»
помог им мастерскую поставить. А потом французская полиция, неведомыми путями
об этом узнавшая, сделала налёт, готовых к употреблению бомб захватила
несколько чемоданов. Тут уж была, легко догадаться, чистейшей воды уголовщина,
и Фемида французская на сей раз грозно нахмурилась, враз выдала России
бомбистов. Взято было изрядное количество народовольцев, десятками считали, кто
на виселицу пошёл, кто на каторгу, кто в тюрьме обосновался. «Народная воля»
такой удар получила, от которого никогда более оправиться не смогла, а там и
тихо, естественной смертью, скончалась. Самое пикантное было — что организатор
мастерской, бомбист Ландезен, первым под французским судом оказался, заочно,
правда, ибо вовремя исчез и разыскан никогда не был. Однако заочным образом его
к пяти годам каторги французы приговорили. А через некоторое количество лет,
когда Рачковский впал в немилость у государя, на смену ему в Париже объявился
вице-консул посольства российского Аркадий Михайлович Гартунг, в коем ни одна
собака уже не узнала бомбиста Ландезена, каковому до сих пор в случае поимки
его доблестной французской полицией пять лет каторги положено… Занятная
история? Характеризует нашего героя? Так что вы уж там осторожнее, Алексей
Воинович. Может я, старый дурак, понапрасну паникую, но бережёного, знаете ли,
Бог бережёт… Ну что, пойдёмте? Вот-вот вашему поезду отправление объявят…
…Сидя под ровно горящим газовым рожком, Бестужев читал
пухленькую книжку карманного формата, в красном переплёте, с красным же
обрезом: знаменитый «Спутник туриста» под редакцией Филиппова, четвёртое
издание. Путеводитель именовался «Западная Европа» и был крайне популярен у
российских граждан, собравшихся за границу.
Таня Иванихина сказала как-то, искренне веря в свои слова:
«Я слышала, есть ещё и заграничные командировки? Это, наверное, очень весело и
спокойно: рестораны, дамы, свидания с агентами при поднятых воротниках…»
Он так и ответил: ну конечно же, заграничные командировки —
вещь весёлая и спокойная, к чему было объяснять ей истинное положение дел…
Вот и читал теперь о знаменитых достопримечательностях Вены
— на которые у него, разумеется, так и не нашлось времени. Собор Святого
Стефана он видел пару раз, но исключительно проезжая мимо него вдали, в
очередной раз торопясь на очередное важное событие. Оказывается, в одной из
внутренних часовен собора находится саркофаг императора Фридриха Третьего,
умершего в 1493 г. — замечательной работы, из красного и белого
мрамора. И орган собора — один из лучших в Европе. В Историко-художественном
музее хранится главнейшая часть императорских сокровищ и регалий. Галерея
Лихтенштейна — одно из богатейших частных собраний живописи в свете, более
восьмисот картин старых мастеров: Рубенс, Ван Дейк, старые голландцы и
итальянцы, а также фарфор и майолики. На холме Глориэтта в садах Шенбрунна
устроен красивый величественный портик, от которого открывается великолепный
вид на Вену — как и с колокольни Святого Стефана…
Он читал механически, ради скоротания дорожной скуки. Ничуть
не жалел, что не осмотрел подробно ни одной достопримечательности и не
любовался подолгу великолепными видами дунайской столицы. Не было у него такой
привычки — изучать достопримечательности и любоваться видами…
Стук в дверь ничуть не походил на деликатные усилия
вышколенного проводника — грубовато стучали, с непринуждённостью российского
полицейского урядника. Направляясь к двери, Бестужев, в общем, беспокойства не
испытывал: по собственным наблюдениям мог ручаться, что в поезд не уселся ни
один из его по-настоящему серьёзных неприятелей-конкурентов. А тайную полицию
ожидать было бы глупо: не стали бы они выжидать, когда «Ориент-экспресс»
удалится от Вены на час пути, а потом уж ломиться в дверь. Правда, на всякий
случай он сунул браунинг в задний карман — и готов был к любым неожиданностям,
как по службе и полагалось.
Никаких неожиданностей, тем более опасностей, за дверью не
обнаружилось. В коридоре, устланном красной ковровой дорожкой, возвышался,
чуточку покачиваясь не в такт легоньким покачиваниям состава, профессор
Бахметов собственной персоной. Он был в домашней тужурке с атласными стёгаными
лацканами, волосы и солидная чёрная борода немного растрёпаны, а главное — в
коридоре витал устойчивый аромат хорошего коньяка, употреблённого, судя по виду
светила науки, совсем недавно и в изрядном количестве. «Ну что же, совершенно
по-русски», — подумал Бестужев без малейшего раздражения.
— Я видел, как вы садились в поезд, — сказал
Бахметов с широкой пьяноватой улыбкой.
Сейчас он мало походил на учёного с европейским именем —
скорее уж напоминал Бестужеву лихих и забубённых шантарских
купцов-золотопромышленников. Впрочем, насколько он помнил из прочитанных ради
любопытства бумаг, Бахметов как раз и происходил из старых ярославских купцов,
потомственное дворянство он получил всего несколько лет назад с Владимиром
второй степени…
— Господин ротмистр, Алексей Воинович! — задушевно
сказал профессор. — А как вы смотрите на предмет совместно выпить хорошего
коньячку? Ехать нам долго, хотя и на экспрессе, такая скука, время всё равно
будет проведено бездарно… А? Или… — на его лице изобразилось
замешательство. — Я слышал, есть какая-то инструкция, по которой жандармам
разрешается пить исключительно в компании друг друга, дабы не выдать ненароком
государственных тайн…
Бестужев присмотрелся — нет, учёный муж не шутил, он был
совершенно серьёзен…
— Ну разумеется, — сказал он беззаботно. — А
ещё нам разрешается жениться только на тех барышнях, чьи родственники служили в
полиции или по жандармерии не менее четырёх поколений, и служба непременно
должна быть беспорочной, что удостоверяется соответствующими бумагами…
