— Знаете что? — деловито спросил профессор. —
Бросьте вы это дело, мой юный друг. Поверьте, я вам такое предлагаю из самых
лучших побуждений, из элементарного человеческого сочувствия — смотреть
противно, как взрослые, серьёзные люди гоняются за пустышкой, химерой,
бесполезной игрушкой. Меня, как представителя точных наук да и практики,
форменным образом с души воротит, когда я наблюдаю за пустой тратой сил и
времени. Бросьте, а?
«Кульминация, — подумал молодой человек. — Знать
бы только, продиктован этот добрый совет подлинными человеческими чувствами или
указаниями других?»
Он слегка пожал плечами, улыбнулся.
— Ну да, конечно, — с видимым сожалением сказал
профессор. — Вы ведь не по собственной инициативе во всё это влезли, у вас
наверняка имеется требовательное начальство, которое жаждет результатов и вашим
мнением не интересуется вовсе… Я понимаю, мне это прекрасно знакомо по
офицерскому прошлому… В науке по крайней мере над тобой не стоят начальники,
которых следует слушать… А в вашем ремесле всё, разумеется, иначе… Как хорошо
всё же, что я давно уже не на военной службе…
Он печально ссутулился над столом, глядя куда-то вдаль.
Воспользовавшись паузой, молодой человек осторожно спросил:
— Быть может, вы всё же знаете, где мне найти…
— Везёт вам, господин племянник седьмого
герцога, — с явным сарказмом бросил профессор. — Не далее как вчера у
меня и появились сведения о местопребывании великого изобретателя. чёрт с вами,
простите великодушно за грубость. Если тем, кто вас послал, не жаль выбрасывать
деньги на бесполезные пустяки, дерзайте сколько душе угодно. По крайней мере
бедняга Лео поправит своё незавидное финансовое положение. Совесть у меня
чиста, я вас старательно отговаривал с позиций здравого рассудка. Благоволите
выбрасывать деньги на ветер — не смею препятствовать… Вам известно, что такое
Вурстпратер?
— Ну разумеется, — сказал молодой человек. —
Местечко в вашем великолепном парке Пратер, где располагаются увеселительные
балаганы, целый городок. Я там не был, но наслышан…
— Вот там Штепанека и ищите, — сказал профессор с
видом крайне удручённым. — В балаганчике некоего Кольбаха. Господи
боже! — выдохнул он вовсе уж страдальчески. — Бедняга Лео, который
мог стать ученым с европейским именем, подвизается со своим аппаратом в
Вурстпратере, в компании бородатых женщин, лилипутов и шпагоглотателей… И
бесполезно что-либо предпринимать… Отправляйтесь в Вурстпратер, молодой
человек. Мне сообщили совершенно точные сведения люди, которым можно доверять.
Балаганчик Кольбаха. Деталями я, уж простите, не стал интересоваться… Но
Вурстпратер, в общем, невелик, вы сами найдете, я думаю, с вашей-то энергией и
рвением… Идите к Кольбаху… — Он подумал, взял графин и разлил по стопкам
последнее, что оставалось в графине. — И вот что… Я человек гордый,
строптивый даже, но… Всё же такая светлая голова… Если увидите Лео, не сочтите
за труд передать, что я готов поступиться гордыней и предложить всё-таки
достойный выход из положения. В том случае, если он готов бросить свои химеры и
заняться тем, что я ему предлагал, двери моего дома для него всегда открыты…
Вам, в конце концов, нужен не Лео, а исключительно его аппарат… Можете вы
оказать мне эту услугу?
— Я ему непременно передам, если найду, — сказал
молодой человек вежливо.
— Найдете, конечно же, — поморщился
профессор. — Вурстпратер — не Сахара и не джунгли… Балаганчик
Кольбаха, — повторил он с нескрываемым омерзением. — Балаганчик…
Он понурился, поник, взгляд стал потухшим, а всё прежнее
оживление куда-то моментально улетучилось. Понятно было, что делать здесь более
нечего, благо нужная информация (будем надеяться!) получена…
Молодой человек поднялся:
— Разрешите откланяться?
— Да, пожалуй, — отозвался профессор меланхолично,
не глядя на собеседника.
— Я смогу нанести вам ещё визит? Коли возникнет такая
необходимость?
— Бога ради, — тусклым голосом бросил
профессор. — Бога ради…
Молодой человек тихонько вышел из комнаты, пересек обширное
помещение, загроможденное диковинными аппаратами (на сей раз уже нигде не
трещало и не плясали электрические разряды), спустился с невысокого каменного
крыльца в три ступеньки и быстрыми шагами направился к воротам. Привратник
предупредительно распахнул перед ним калитку и поклонился на прощанье, его
украшенная бакенбардами физиономия осталась непроницаемой.
Густав встрепенулся на козлах, глянул вопросительно, вынул
кнут из гнезда.
— В Вену, Густав! — распорядился молодой человек в
сером и прыгнул в фиакр, хлопнув дверцей сильнее, чем это было необходимо.
Щёлкнул кнут, фиакр тронул с места. Молодой человек в сером
сгорбился на уютном мягком сиденье, подперев кулаками щеки. В ушах у него всё
ещё звучал саркастический голос профессора, с нескрываемой иронией
повествовавшего о череде «племянников». И при воспоминании о том, какое
ошеломление он испытал, охватывал жгучий стыд. Сам он нисколько не был виноват
в том, что его инкогнито было раскрыто столь позорным образом, — но легче
от этого факта не становилось ничуть. Стыдобушка вышла… Кто мог предполагать…
Тяжко вздохнув, он выпрямился на сиденье — фиакр как раз
проезжал мимо заведения Верре, и следовало проверить кое-какие предположения,
забыв на время о недавнем афронте.
Он достал из кармана маленькое круглое зеркальце и,
привалившись плечом к дверце, держал его так, чтобы видеть происходящее за
спиной. Так и есть: двое ничем не приметных господ, торопливо спустившихся с
террасы, запрыгнули в тот самый фиакр с кучером в чёрном сюртуке, который
молодой человек заприметил по дороге к профессору. Фиакр проворно выехал со
стоянки экипажей и двинулся следом, соблюдая всё ту же дистанцию, что и по пути
сюда.
Это была классическая слежка. Боковая аллея, ведущая к
воротам профессорского особняка, прекрасно просматривается именно с террасы,
как и сами ворота. Те двое, заняв удобную позицию для наблюдения, ничуть не
рисковали упустить преследуемого, разве что он покинет особняк через
какую-нибудь заднюю калитку и скроется пешком — но обычно люди
предусмотрительные в подобных случаях берут под пристальную обсервацию все
подступы к дому… Наверняка и на этот случай что-то было предусмотрено.
Слежка, конечно. По большому счёту, это как раз нисколечко
не волновало, поскольку могло считаться в его ремесле вещью самой что ни на
есть прозаической. Всего лишь слежка. И нет нужды гадать, кто именно идет по
его следу, — всё равно этого пока что не угадать. Рано или поздно
выяснится. А вот пережитый у профессора стыд волновал до сих пор.
Он не раз оказывался в опасности, когда просто нешуточной, а
когда и откровенно смертельной. Однако в такую вот, насквозь мирную, но
неловкую и нелепейшую ситуацию ротмистр Бестужев попадал впервые за всё время
службы — что в армии, что в Охранном отделении.
Он снова вздохнул — тяжко, досадливо. Мысли невольно
возвращались к недавней беседе в Петербурге.
