— Каково? — с оттенком гордости поинтересовалась
Илона, подошла к таинственному сооружению и провела пальцем по самой большой
шестеренке, чей обод был украшен огранёнными стеклянными призмами размером с
кулак. — Производит впечатление?
— Пожалуй, — согласился Бестужев, успевший обойти
вокруг эту махину, но не приблизившийся оттого к разгадке ни на шаг.
— Тебе не приходилось читать роман Уэльса «Машина
времени»? Когда-то он был в большой моде…
— Приходилось, — кивнул Бестужев. — Занятное
чтение.
— Так вот, это и есть машина времени. Самая
натуральная.
— Ты шутишь?
— Нисколечко, — сказала Илона. — По крайней
мере, изобретатель клялся всеми святыми и техническим прогрессом, что создал
машину времени, почерпнув идею у мистера Уэльса…
— Так-так… — кивнул Бестужев. — И во сколько
тебе это обошлось, если не секрет?
— Примерно в сорок пять тысяч крон, — покаянно
призналась Илона. — Ты знаешь, вполне вероятно, он был не обманщиком, не
примитивным шарлатаном, а искренне верил, что это будет работать… Он и вправду
закончил весьма солидное учебное заведение в Берлине, я потом нанимала сыщика,
он всё проверил… Действительно, дипломированный инженер-электротехник, издал
две книги по своей специальности, даже был профессором в Тюбингене…
«Это не Штепанек, разумеется, — подумал
Бестужев. — Штепанека к ней привез Вадецкий всего пару дней назад, он не
успел бы за это время смастерить этакое угробище…»
— И ты поверила? — спросил Бестужев со всей
возможной деликатностью.
— А как мне было не поверить? — сказала
Илона. — В конце концов, сейчас что ни день появляются самые поразительные
изобретения, каких лет десять назад и представить было невозможно. Кстати, мой
дедушка до сих пор не верит в аэропланы, считает их ловким надувательством для
выкачивания денег у простаков — и переубедить его невозможно, а доказать
наглядно пока нереально: авиаторы в наших местах ещё не появлялись, а ехать
самому куда-то, чтобы убедиться… Он категорически отказывается и твердит, что
аэропланы — сплошной обман. Одним словом, всё, что он говорил, выглядело
чертовски убедительно. Он исписывал страницы формулами и цифрами, чертил
диковинные схемы… Учёные над ним смеялись — но, с другой стороны, иные светила
науки точно так же вышучивали те изобретения, что потом оказались крайне
полезными…
— Резонно, — сказал Бестужев.
— Прошлое… — сказала Илона с непередаваемой
интонацией, завороженно глядя куда-то вдаль. — У меня закружилась голова,
и трезвый рассудок отказался служить. Когда я представила, что могу оказаться в
прошлом и своими глазами увидеть… Да я бы осталась там навсегда! И не горевала
бы об этом столетии нисколечко.
Она настороженно покосилась на Бестужева, явно ожидая, что
он начнёт вышучивать. Бестужев промолчал, и она облегчённо вздохнула.
— И что ты сделала потом? — спросил он.
— А что я могла сделать? — печально сказала
Илона. — Судиться с ним, как с вульгарным аферистом, было бы величайшей пошлостью,
недостойной Бачораи. А другие методы, — она мечтательно закатила
глаза, — в нашем веке считаются предосудительными… Нет, конечно, у меня
наверняка хватило бы решимости проткнуть этого горе-изобретателя дедовской
саблей, но в двадцатом веке к таким вещам уже относятся не так, как триста лет
назад, и я стала бы посмешищем для бульварных газет. А этого никак нельзя было
допустить, дело не во мне, а в славной фамилии Бачораи…
— Интересная махина, — сказал Бестужев, чтобы её
приободрить.
— Да уж конечно! — грустно улыбнулась
Илона. — Самое смешное, что она и работает… то есть не работает, конечно
же, но в действие приводится…
Она подошла к чёрной эбонитовой доске на стене, уверенно
опустила рубильник с деревянной ручкой. Что-то басовито, надрывно загудело,
послышался скрежещущий визг (Бестужев хотел из предосторожности отодвинуться
подальше, но Илона осталась на месте, и он не рискнул показаться трусом).
Гудение усилилось, стало ровным, огромная шестерня колыхнулась и медленно
пришла в движение, стала набирать обороты. Одна за другой большие и маленькие
шестеренки, дёрнувшись, начали вращаться, размеренно, плавно, практически
бесшумно ходили кривошипы, шары на стержнях двигались вверх-вниз, куски
гранёного стекла понемногу слились в сплошные сверкающие круги. Кое-где
проскакивали короткие фиолетовые искры. Понемногу всё пришло в некий ритм,
махина работала неспешно и равномерно, как хороший часовой механизм, без
особого шума и дисгармоничного лязга, всё вертелось, выдвигалось, опускалось,
стрелки на циферблатах, пометавшись поначалу, замерли на определенных делениях.
— Действует, как видишь, — сказала Илона, печально
кривя губы в детской почти обиде. — Вот только толку от неё нет никакого,
не собирается она ничего и никого во времени перемещать…
— Всё равно занятная вещь, — сказал
Бестужев. — Я бы у себя в особняке такую поставил, курьёза ради.
— Нет уж, я её никому не отдам и не продам, —
сказала Илона. — Пусть стоит под замком, как памятник моему глупому
легковерию. Ключ только у меня, получается, как в сказке о Синей Бороде —
запертая комната, хранящая страшную тайну властелина замка.
— Жаль, что мне не удастся увезти из Вены какой-нибудь
технический курьез, — сказал Бестужев, видя великолепную возможность
повернуть разговор в нужном направлении. — В Петербурге и в Берлине мне
повезло. Забавные аппараты попались, совершенно бесполезные, но веселящие
гостей…
Илона подняла рубильник. Понемногу останавливались
шестеренки, перестали перемещаться вверх-вниз шары, незадачливое детище
неведомого изобретателя-шарлатана вновь выглядело мёртвым нагромождением
железа.
— Ну, делу легко помочь, — сказала Илона самым
обыденным тоном. — Вадецкий как раз привез ко мне одного забавного
изобретателя, он придумал что-то вроде кинематографа, только это не совсем кинематограф…
В одной комнате устанавливается объектив, а в другую по проводам передаётся
изображение того, что там происходит: цветное, чёткое… Занятная игрушка, но она
мне быстро надоела, скучно стало…
— И куда ты её дела? — спросил Бестужев, затаив
дыхание.
— Я этот аппарат вместе с изобретателем уступила Руди
фон Гессеру, — сказала Илона так же обыденно. — Он был у меня, очень
заинтересовался, вот я и отдала без всякой жалости, мне самой аппарат надоел…
Насколько мог небрежно Бестужев произнёс:
— Любопытно было бы посмотреть. Я очень интересуюсь
кинематографом, у меня есть несколько аппаратов…
— Это не совсем кинематограф. Ты видишь в стеклянном
ящике всё, что происходит в соседней комнате… в общем, там, где установлен
объектив…
— всё равно это, должно быть, интересно…
— Да, поначалу. Но прискучит быстро. Если хочешь, я
телефонирую Руди, поедешь к нему в гости и сам посмотришь. Я скажу, что ты мой
друг, это ведь будет чистая правда…
