— Зачем? — только и нашёлся сказать Бестужев.
— Потому что я так хочу. Ты наконец назовешь меня
просто Илоной? И скажешь, что я — чудо?
— Ты чудо, Илона, — сказал Бестужев именно то, что
думал. — Просто чудо. Но что, если…
— Глупости, — решительно оборвала она. — У
тебя нет ни очаровательной молодой жены, в которую ты до сих пор влюблен, ни
столь же обожаемой возлюбленной, с которой ты счастлив. У тебя усталые и
грустные глаза совершенно одинокого человека. Как бы ты ни прикидывался весёлым
и довольным жизнью…
Самое печальное было, что она оказалась кругом права —
видела его насквозь, как это женщины умеют. Ну а бежать отсюда — жандармский
офицер в роли Иосифа Прекрасного, вот смех! — означало бы провалить всё
дело. Да и совершенно не хотелось бежать.
Илона придвинулась, насколько позволяло платье, закинула ему
руки на шею и нетерпеливо прильнула к его губам. Какой век стоял на дворе, уже
было решительно непонятно. Быть может, и вправду семнадцатый.
…Он определённо задремал, уставший и вымотанный последними
событиями. Встрепенулся, открыл глаза, с некоторым трудом возвращаясь в
реальность, осязаемую и, надо сказать, достаточно приятную. Илона, опершись на
локоть, разглядывала его внимательно и серьёзно.
— У тебя было странное лицо, — сообщила она без
улыбки. — Беспомощное и жестокое одновременно.
её великолепные волосы ниспадали роскошными волнами — и как
же она была очаровательна в этот миг…
— Не надо на меня так смотреть, — сказала она
тихо. — Я не желаю, чтобы в меня влюблялись… да и ты этого не хочешь. Так
что не нужно. Мне ужасно понравилось, что ты не стал нести романтический вздор,
и уж тем более клясться в чём-то таком возвышенном… С чего бы вдруг? Конечно, я
красавица и умница, но вряд ли могу кому-то за столь короткое время внушить
возвышенные чувства… Лучше мысленно меня назови каким-нибудь нехорошим словом…
— Не смогу, — сказал Бестужев чистую
правду. — Это жизнь. Се ля ви…
— Вот именно. А ещё это — наследие предков. — Она
отрешённо улыбнулась. — Моя прапрапра… в общем, очень далёкая прабабушка
во времена славного короля Матяша Корвина исключительно по своей инициативе
завела любовную историю, о которой сплетничал весь двор. Как выразилась бы мисс
Луиза с её американским просторечием, закрутила сногсшибательный роман.
Пренебрегая всеми тогдашними традициями и моральными устоями…
— И что?
— Прадедушка её убил. Снёс голову мечом средь бела дня,
в своём дворце в Буде. Ему, конечно, ничего за это не было — такие стояли
времена, правда, король Матяш запретил ему появляться при дворе год… А меня
даже убить некому, такая скука… Я ведь должна перед тобой извиниться.
— Это за что же? — искренне удивился Бестужев.
— Я тебя поначалу приняла за одного из этих
международных авантюристов. Когда ты только что появился. Здесь уже был один
такой, представился черногорским князем, но, как очень быстро выяснилось,
вульгарно подбирался к моим брильянтам… Хорошо, хорошо… — Она прикрыла ему
губы ладонью. — Не нужно возмущённо доказывать, что у тебя и в мыслях
ничего подобного не было, я и так верю. Испытание рулеткой и вообще… Я очень
быстро сообразила, что ошиблась. Может быть, и никакой ты не князь Партский…
очень уж дурацкое имя, кстати, у меня немало знакомых среди русских дворян, их
имена звучат совершенно иначе…
«Скотина Вадецкий, — подумал Бестужев. — Следовало
уговориться предварительно…»
— И всё равно, — безмятежно продолжала
Илона. — Я в тебе не усматриваю ничего из того, что мелодраматически
именуется «злодейскими замыслами». А значит, какое мне дело до того, когда ты
врешь, а когда говоришь правду… — Она убрала ладонь. — Хочешь что-то
сказать?
— Илона, ты настоящее чудо, — искренне сказал
Бестужев.
— Я знаю, — безмятежно сказала Илона. — Я же
умница, это тоже наследственное… — Она прыснула. — Но самое смешное,
что в наследство я получила ещё и излишнюю доверчивость, которая, пусть и очень
редко, даёт себя знать… Нет, я не о тебе. Тут другое. Прапрабабушки — да и иные
прапрадедушки — в своё время оказались столь наивны и доверчивы, что отдали
кучу денег всевозможным алхимикам, обещавшим золото из глины, эликсир
бессмертия и дающие неуязвимость от пуль и стрел талисманы. С астрологами
связывались, за дурацкие гороскопы платили горстями золота… — Она фыркнула
и продолжала наигранно печальным тоном. — Вот и я однажды поступила в
лучших фамильных традициях… Ты и правда интересуешься разными техническими
чудесами? Изобретениями?
— Правда, — сказал Бестужев, насторожившись.
— Да, очень искренне прозвучало… Тогда тебе будет
интересно. Вставай и пошли.
Она соскользнула с постели, накинула пеньюар, подпоясалась.
Видя удивленный взгляд Бестужева, мотнула головой:
— Вон там, в шкафу, есть халат. Правда, будет
интересно…
Бестужев довольно проворно извлек из шкафа роскошный мужской
халат с шелковыми лацканами, сунул босые ноги в мягкие турецкие туфли с
загнутыми носами. Противоречить он и не собирался. Во-первых, Илону явно
охватил очередной приступ взбалмошности, во-вторых… А почему бы и нет? С неё
станется посреди ночи (собственно, уже вот-вот и утро наступит) поднять из
постели Штепанека, чтобы продемонстрировать гостю аппарат. Особа вроде неё с
каким-то там изобретателем самого что ни на есть простого происхождения будет
обращаться бесцеремонно…
Интересно только, зачем она извлекла из ящика изящного
ночного столика немаленьких размеров ключ на длинной цепочке? Не может же она
держать бедного изобретателя взаперти, как её буйные и спесивые предки держали,
по слухам, алхимиков?
Бестужев пошёл следом, не задавая вопросов. Стояла
совершеннейшая тишина, гости, видимо, давно угомонились, а то и разъехались.
Илона бесшумно, как привидение, скользила впереди в своих мягких туфлях, на
ходу высвобождала ключ из спутавшейся комком цепочки.
Спускаться по лестнице она не стала, направилась в конец
коридора, остановилась перед дверью слева, вставила ключ в замок и легко
повернула. Зажгла электрический свет — государь Франц-Иосиф наверняка при виде
ярко сиявших ламп поклялся бы, что ноги его здесь не будет…
Не особенно и большая комната с единственным окном —
очевидно, нечто вроде бывшего чулана, такой уж вид — была практически пуста,
только посередине, на деревянной подставке высотой человеку до колен и размером
с обеденный стол в квартире средней руки чиновника возвышался аршина на три
некий предельно загадочный… аппарат? агрегат? сооружение? Бестужев так и не
сумел подобрать нужного слова. Это ни на что знакомое не походило. Несколько то
ли колес, то ли исполинских шестерёнок размером со штурвал корабля,
расположенных то горизонтально, то вертикально, сверкающие металлические рычаги
наподобие паровозного кривошипа, катушки тщательно намотанной медной проволоки,
блестящие шары чуть поменьше бильярдных на стержнях разной высоты, шестерни
поменьше, с тарелку и с чайное блюдечко, пучок электрических проводов, какие-то
циферблаты с одной-единственной стрелкой… Причудливое было сооружение и
абсолютно непонятное. В одном Бестужев был уверен: — это никак не может
оказаться телеспектроскоп Штепанека, он же дальногляд. Достоверно, по косвенным
обмолвкам, известно, что он умещается в два чемодана, и у него есть нечто вроде
объектива, как у камеры-обскуры или фотоаппарата. По косноязычному описанию
Вадецкого, не питавшего склонности к технике: «Два таких ящика, один с
объективом, другой со стеклянной стенкой, на которой и появляется изображение…»
Нет, это никак не дальногляд…
