– Не спеши. Мне еще ехать в соседнюю дивизию, – сказал
подпоручик. – Ночью это минут тридцать.
Гонка по темной дороге на мотоцикле немного остудила его.
Стоит ли обсуждать всё это с Лавром? Только лицо потеряешь. Фу-ты ну-ты, скажет
Козловский, какие нежности.
Поэтому, соединившись с управлением, он доложил только
факты.
– И ты из-за этого поднял меня с постели? – Козловский
длинно выругался. – Ну, попробовал ты перевербовать агентку. Сам еще не знаешь,
получилось или нет. Надо ли арестовывать Банщика, тоже пока неясно. Ёлки
зеленые, я прошлую ночь вообще глаз не сомкнул. И сейчас только-только прилег.
А через два часа вставать! Не мог ты, что ли, до утра подождать? Это на тебя не
похоже. Ты чего-то недоговариваешь?
Тогда Алексей глухо произнес:
– Лавр, паршиво мне. Во-первых, я с женщиной переспал. Без
любви, даже наоборот. Из практических соображений. Как шлюха…
– С Учительницей этой?
– Да…
– Молодец. Стал настоящим контрразведчиком. – Князь зевнул.
– Я не понял. Она что, крокодила какая-нибудь? Тогда тем более герой.
– Нет, она красотка…
Подполковник встревожился:
– Сифилитичка? Не психуй, дело поправимое. Я к тебе доктора
пришлю…
– А во-вторых, я человека убил. В упор…
– Ну да, ты говорил. Нимца этого. И что?
– Первый раз в жизни. Меня много раз пытались, а сам я –
впервые. Понимаешь, он шустрый такой, нож у него. А у меня «браунинг» маленький
в кармане галифе. Ну, я колено согнул, и прямо через ткань… Он даже не крикнул.
Наповал, представляешь?
– Наповал – это редко бывает, если из маленького
«браунинга», – признал Козловский. – Что убил, жалко. Лучше бы оглушил. Хотя
плевать. Все равно он немой. В общем, опять ты молодец. Поздравляю. Стал
настоящим мужчиной.
– Спасибо…
Не надо было телефонировать, подумал Романов. Никто тут не
поможет. Самому надо свыкнуться.
Но князь, оказывается, все отлично понял.
– Брось, Лёша. Дело банальное. Не ты его, так он бы тебя. Я,
брат, тебе тоже кое-что расскажу… – По линии секретной связи прокатился
тяжелый, продолжительный вздох. – Сон мне снится. Почти каждую ночь. Парнишка
конопатый, плачет. Помнишь, на Днестре-то?
– Еще бы не помнить…
– А ты говоришь, Нимец. Ладно, пойду я. Может, подрыхну
сколько-нисколько.
После этого разговора сделалось Романову легче. Всегда так
бывает, когда кому-то хуже, чем тебе.
На следующее утро
Начальник дивизионной контрразведки завтракал в офицерской
столовой, пребывая в гордом одиночестве. А может, не в таком уж и гордом. Время
было оживленное, за остальными столиками свободных мест почти не было, но к
подпоручику никто не подсаживался. Он ловил на себе косые, неприязненные взгляды.
Не полюбили «особоуполномоченного» в 74-ой.
Это было хорошо и правильно. Алексей еще и нарочно
форсировал надменный вид, с многозначительной прищуренностью впивался глазами
то в одного, то в другого. Именно так себя вел бы прыщ на ровном месте,
изображая солидную возвышенность.
Расположился Романов основательно и надолго. Заказал большую
яичницу, поджаренного хлеба, потом чаю. Сидение в кантине могло затянуться. По
уговору с сотрудниками (некоторые из них были внештатными, неочевидными), по утрам
с восьми до половины десятого подпоручику полагалось находиться здесь, у
столика, с которого просматривалась главная и единственная площадь Русиновки.
Состояние у Алексея после тяжелой ночи было несколько
оцепенелое, но в общем спокойное. Даже удивительно. Ведь сегодня, вероятно,
решится успех дела. Судя по тому, что ни от Сливы, ни от Калинкина вестей не
поступало, Учительница к Банщику не пошла. Это просто отлично.
Едва он это подумал, как вдруг увидел выходящего из переулка
Васю. Он двигался по направлению к столовой, решительно отмахивая правой рукой.
Левая прижимала к боку шашку. Был прапорщик бледен, с кругами под глазами.
После бессонной ночи на посту оно неудивительно. Кого, интересно, он оставил
вместо себя у Мавкиной хаты?
Это первое, о чем Романов спросил помощника, когда тот сел
рядом.
– Никого.
– Ты отлучился и оставил Учительницу без присмотра? Почему?
– Потому что я за ней не присматривал.
Калинкин нынче был странный. Лоб выставил вперед, словно
бычок, затеявший бодаться. Губы сжаты. Глаза сверкают.
– Я еще ночью хотел тебе сказать, но ты отмахнулся и исчез…
Надо было догнать, но я смалодушничал. До утра собирался с духом… В общем, я
тебе вот что хочу сказать. – Не похожий на себя прапорщик теперь выпятил
подбородок. – Я отказываюсь подглядывать за Мавкой. Потому что это низко.
Во-первых, она никакая не шпионка. А во-вторых… Я на ней женюсь. Вот!
Последние слова он выпалил единым залпом и, густо покраснев,
уставился на Романова, потерявшего дар речи.
– Она ни в чем не виновата, – с нажимом продолжил Вася. – Я
за нее ручаюсь. У меня есть это право после… после того, что у нас с ней было.
– А? – поперхнулся Романов. – Было? Когда?
– Вчера днем. Я потому и послал вместо себя Сливу. Чтобы не
быть перед ней подлецом после… ну, этого. А потом понял, что все равно это
скверно. Следить за своей невестой я сам не буду и никому не позволю!
Алеша бешено затряс головой, чтобы скинуть проклятое
оцепенение.
– Погоди, – холодея сказал он. – Я правильно понял? Ты ночью
возле ее дома не дежурил? Вообще?
Минувшей ночью
Зря Романов, поджидая Васю, демонстративно прохаживался с
папиросой около Мавкиного дома. Она не смотрела в окно. Она сидела там же, где
он ее оставил, погруженная в задумчивость.
Всё на свете оказывалось не таким, как ей раньше
представлялось. Во всяком случае, многое. Этой ночью она изменилась. Мир
изменился. Жизнь изменилась. Всё изменилось.
В плохую сторону.
И мир, и жизнь, и сама Мавка утратили незамутненную ясность.
Что с этим делать, непонятно. Но так, как раньше, уже не будет, это очевидно.
Просидев у стола час или даже больше, Мавка наконец
поднялась. Накинула на плечи шаль.
Нужно идти к Опанасу.
Днем она летела к нему как на крыльях. Теперь шла, будто на
казнь.
Это не помешало ей проверить, нет ли слежки.
Слежки не было. Ни возле дома, ни снаружи – Мавка нарочно
попетляла по улицам.
