– И вы мне глянетесь, – нежно сказала она. – А я уж коли
душой к кому потянулась, никакого мне удержу нет… Заходите, коли вы такой.
Познакомимся.
Познакомились быстро. В хате она его за розовую щеку
пальцами тронула – он сразу запыхтел, стал руку целовать, потом шею, к губам
подбирается. Она смеялась, отворачивалась. Поглядывала на часы. Две минутки из
пятнадцати прошло.
– Быстрый какой, – шептала, уклоняясь от поцелуев. – Не сказал,
как зовут, а уже…
– Я Вася. Калинкин…
– Нет уж, Вася, сначала я тебя угощу, а там… Там видно
будет. Наливочки выпьем, вишневой.
Поигрывая глазами, она заслонилась открытой дверцей буфета,
накапала в наливку капель, которых ей дал Опанас.
Села к мальчишке со смешной фамилией, поцеловала. Он, весь
дрожа, полез расстегивать пуговицы на ее сорочке.
– Погоди, погоди, – хохотала Мавка. – Выпей сначала. За
знакомство. До дна!
Он хватанул наливки, снова зарылся носом ей за пазуху.
Приговаривал что-то, чмокал. Потом хрюкнул, всхрапнул и навалился всем телом –
едва она его удержала. Опанасовы капли были крепкие.
Семь минут.
Потом отволокла к кровати, был он не очень-то тяжелый. Стала
раздевать. Хотела оставить в исподнем, но озорное пламя, все горячее
разливавшееся по телу, заставило пойти дальше.
Растелешила юнца до голого гола, уложила на перину.
Оглядела, усмехнулась. Не мужчина – кутенок. И сопит по-щенячьи.
Накинула одеяло. Сколько прошло?
Тринадцать минут всего.
Ох, умора!
Тайное свидание
Звонко смеясь, охваченная все тем же пьянящим, бесшабашным
чувством, Мавка выбежала на улицу. Сделала над собой усилие – сдержала шаг,
пошла чинной походкой, какая подобала вчительке. Любовь любовью, Дело Делом, но
ронять авторитет первой настоящей украинской учительницы перед жителями
Русиновки было нельзя. Только спустившись тропкой под обрыв Вильшанки, она
снова перешла на бег.
Свою квартиру Опанас выбрал с большим умом. Хата была
бедная, запущенная, но, кроме прямой видимости от Мавкиного дома, была у этой
лачуги еще более ценная особенность. Прежние хозяева ловили на речке бреднями
рыбу. Чтоб каждый раз не подниматься на обрыв, прорыли ход в погреб под домом.
Это давало возможность тайным гостям Опанаса приходить и уходить незаметно для
соседей.
Мавка толкнула кое-как сколоченную дверку, почти того же
бурого цвета, что земляная стена откоса. Ход был недлинный, но все-таки
пришлось зажечь лампу (она вместе со спичками лежала здесь же, на приступке).
С каждым шагом сердце билось быстрей.
Это для Дела, Дело прежде всего, повторяла себе она. Но
когда увидела впереди красноватый свет, просачивавшийся из погреба, чуть не
застонала от нетерпения. Как знать, не потаенность ли этих коротких встреч
распаляла ее больше всего?
– Что так долго? – сказал он вместо приветствия. – Не сразу
дым увидела?
Как красиво, сочно он говорил по-украински! Как уверенны,
спокойны и властны были его движения! Какой неяркой, внутренней красотой
светились черты простого и сильного лица!
Едва сдержавшись, чтоб не припасть к его груди (он этого не
любил – инициатива могла исходить только от него), Мавка объяснила причину
задержки. Думала, он тоже засмеется, похвалит. Или, помечталось даже,
взревнует. Нарочно рассказала, как раздевала молоденького, хорошенького офицерика.
Однако Опанас нахмурился.
– Дура! Это хвост, нечего и думать! Где ты могла наследить?
Тебе последнее время и заданий никаких не давалось!
– Жилин мог напоследок напакостить, – предположила она. –
Его услали куда-то. Он дулся, что я им пренебрегаю. Написал какую-нибудь
кляузу. Но бояться нечего. Мальчонка зеленый совсем. Я такого могу на веревочке
водить.
– «На веревочке»! – Он был не на шутку встревожен. – Эх,
надо бы, чтоб не рисковать… – Он запнулся, прикусил губу. – …Отправить тебя на
ту сторону. Но нет у меня больше никого, а дело аховое. Только ты, кохана,
можешь мне помочь.
От ласкового слова она и про «дуру», и про сердитый тон, и
про то, что даже не поцеловал, забыла.
– Говори. Что хочешь сделаю!
– Слушай. На нашем участке русские, кажется, затевают
наступление. Я отправил с Нимцем донесение, что точнее сообщу
завтра-послезавтра.
Мавка сдвинула брови. Известие действительно было огромной
важности.
– Да верно ли?
– Черт его знает. Есть у меня сомнение, не обманка ли.
Понимаешь, выступал сегодня перед офицерами хлюст один, уполномоченный из штаба
фронта. Намекал, что скоро у нас тут будет жарко. Но больно уж несолиден. И
звание мелкое – подпоручик. Виданное ли дело, чтоб такой мелюзге доверили
большое дело? Либо же они хитры и нарочно в поддавки играют. Есть такой прием в
разведке, «кинуть дурочку» называется. Делают вид, будто запускают
дезинформацию, а на самом деле сообщают правду. Чтоб отвести от нее подозрение…
В общем, сомневаюсь я. Если ошибусь – большая беда выйдет.
– Для австрияков? – пожала плечами Мавка. – Ну и ляд с ними.
– Эх, золотце, по-детски рассуждаешь. – Он укоризненно
постучал ее пальцем по лбу. Вроде невелика нежность, а Мавке и то в радость. –
Если москали под себя Галицию возьмут, Львовщину, Перемышль, нам лихо будет.
Сколько раз объяснять.
Она виновато опустила голову. Прав Опанас. Просто, когда он
рядом, голова у нее будто затуманивалась.
– Зовут уполномоченного подпоручик Романов, – продолжил он.
– Он теперь начальник дивизионной контрразведки.
– Да я его знаю! Это тот самый, что был у меня с Жилиным. Я
тогда же тебе написала.
Опанас насторожился:
– Ты писала, он стажер?
– Так он назвался. Видно, подсидел поручика. А может,
наврал, что стажер. Он мне намекал, что у него важное задание, но я подумала, интересничает.
Стал Опанас тереть подбородок, была у него такая привычка.
Очень Мавка ее любила – и подбородок тоже любила, с ямочкой.
– Это упрощает задачу. Твое мнение о Романове?
– Нахальный. Хвастун. Неумный. Хотя… – Она подумала. –
Иногда во взгляде мелькало что-то. Не очень понятное.
– Вот-вот. Я же говорю: и у меня сомнение.
– Что мне нужно делать? Скажи.
Он взял ее за руку. Пальцы крепкие, горячие.
– То, что лучше всего получается у женщин. Ты умная, всякого
мужчину, как под микроскопом, видишь. Захочешь – будешь нитки тянуть и на
клубок наматывать. Подмани этого подпоручика. Раскуси его, разжуй. Нынче же
ночью. Я узнал, где он квартирует, скажу. Но ты его к себе домой пригласи. Так
лучше.
