Лицо контрабандиста на миг перекосилось. Видно, тоже узнал.
Но сказать ничего не сказал, просто остановился.
– Ваше благородие! – крикнул унтер, оглянувшись на лес. –
Дружка старого встретил! Антерес-ный хрукт!
Романов вышел, тоже потягиваясь. У Нимца должно быть
ощущение, что он случайно напоролся на отдыхавший в кустах патруль.
– Чем это он интересный?
– А контрабандист. Нимцем звать. Я, куманек, теперя в
военной полиции состою. Никуда вашему брату от меня не деться. Документ имеешь?
Крестьянин все так же молча достал тряпицу, из нее –
сложенную вчетверо бумажку.
Алексей взял, со скучающим видом прочел: «Иосиф Мстиславов
Крупко, житель села Круглое Русиновской волости». Печать, подпись – всё было в
порядке.
– Тут написано «Крупко», а ты говоришь «Нимец»?
Ради конспирации обратился к унтеру на «ты», чего себе
никогда не позволял, да самолюбивый Слива и не стерпел бы. Однако для обычных
отношений между офицером и нижним чином выканье звучало бы подозрительно.
– Пасть разинь, – велел Семен задержанному.
Тот послушно раскрыл рот, высунул обрубок языка.
– Потому и Нiмец, что немой, – объяснил Слива то, что не
успел дорассказать возле петренковой хаты. – Он мне разбойничьи схроны выдал, а
напарники евоные, братья Стапчуки, его за то поймали, связали и язык оттяпали.
У них, контрабандеров, порядок такой – кто страже лишнее наболтал, язык
отрезать.
– Пусть закроет, – попросил Алексей, содрогнувшись. – Ишь,
бедолага.
Он был растерян. Собирался задать крестьянину кое-какие
вопросы, уже и перечень мысленно составил, как его подловить. А спрашивать,
выходит, невозможно. То-то Нимец и у Петренко сидел, помалкивал. Идеальное,
между прочим, увечье для связного.
Унтер оскалился:
– Вы его, ваше благородие, шибко не жалейте. Нимец у нас
волчина зубастый. Братьев-то этих, Стапчуков, после нашли порубленными. Вот
таким примерно топориком, что у него на поясе висит. Твоя работа?
Контрабандист замычал, помотал головой.
– Мы шибко-то не дознавались, – хохотнул Слива. – Двумя
крысюками меньше – наша работа легшее. Чего у тебя в баклаге, Нимец? Самогонка?
За это по нынешнему времени знаешь чего?
Тот снова замычал, стал отцеплять флягу.
– Кузин, глотни-ка. Я брезговаю.
Солдат с сомнением понюхал, немного отпил, сплюнул.
– Тьфу, вода!
– Ла-адно, – протянул Семен, недобро прищуриваясь. Он
отлично играл роль скучающего злыдня, который ищет, к чему бы придраться да как
покуражиться над безответной жертвой.
– А под одёжей у тебя чего? Скидавай рубаху. И портки. Знаю
я ихнюю воровскую породу, ваше благородие. Неспроста он тут шляется.
Романов подыграл:
– Охота тебе возиться в его грязных тряпках? Пускай катится.
– Не-е, ваше благородие. У Сливы на тварей этих нюх. А ну
раздягайсь! Ты меня знаешь – харю сворочу!
Он показал здоровенный кулачище.
Нимец издал жалобный, хнычущий звук, но его хищные глаза
прищурились, быстро перемещаясь со Сливы на Романова. В этом взгляде читалась
такая звериная злоба, что Алексей сразу вспомнил про зарубленных братьев.
– Ты мне еще ломаться будешь?!
Унтер размахнулся и двинул контрабандиста в висок. Нимец
рухнул, будто сбитый поездом, даже пикнуть не успел. Раскинул руки, сквозь
приоткрытые веки виднелись белки закатившихся глаз.
– Вот и нестезия, – сказал Слива, облизывая костяшки. –
Четверть часочка полежит, поскучает. У меня в кулаке хрономер. То есть,
хронометр. Чего глазеешь, Кузин? Раздевай его!
Через минуту подозреваемый лежал на траве абсолютно голый.
Калинкин вышел из укрытия, помогал ощупывать швы на одежде. Всё, что находилось
в карманах, выкладывалось отдельно, в строгом порядке – потом надо было
засунуть все точно так же, ничего не перепутать.
– Пустышка, – доложил прапорщик. – Записки нет. Вообще
ничего примечательного. Разве вот это. – Он показал колоду карт. – Но я все
перебрал, листки чистые, никаких пометок. Обычные игральные карты.
Алексей взял, посмотрел.
– Говоришь, обычные?
– Ну да. Немного странно для крестьянина. Но ведь этот тип
из преступной среды…
– А ты на карты получше посмотри.
Романов вернул помощнику колоду. Настроение у подпоручика
вдруг стало очень хорошее.
Повертев и так, и этак, Калинкин пробормотал:
– Сбоку на обрезе точечки какие-то. Карандашом. Крапленые
что ли?
– Что точки заметил – молодец. – Алексей отобрал карты,
начал их перекладывать. – Думай дальше. Слива, одевайте его обратно! И в
карманы положите всё, как было.
– Колода совсем новая… Похоже, ей еще ни разу не играли, –
ломал голову Вася. – Да что с того? Не знаю. Сдаюсь.
– В только что распечатанной колоде карты лежат в
определенном порядке: по мастям, внутри мастей по старшинству. А эта, хоть и не
играна, но зачем-то перетасована. Вот я разложил, как положено – черви, бубны,
трефы, пики, от тузов к шестеркам.
– Ну?
– Погляди-ка на свои карандашные точечки теперь.
Калинкин взял – ахнул.
На обрезе колоды сложились едва различимые буквы:
OFF ST VERD SCHLFLG ENTG STAF
– Шифр! – вскричал прапорщик. – Что значат эти буквы?
У Романова голова работала так напряженно, что аж в ушах
пощелкивало.
– Так-таки шифр… Это тебе не стратегический шпионаж. Обычная
армейская разведка пользуется установленными сокращениями. Вот что это значит…
– Подпоручик стукнул кулаком по ладони. – «Offensive stark verdächtigt».
«Наступление сильно подозревается». А дальше? Сейчас… Очевидно:
«Schlußfolgerung entgegengesetzte Stafette». «Окончательное заключение
обратная эстафета», то есть с обратной связью. Рассчитывает вскоре добыть более
полную информацию.
– Здорово! – восхитился Калинкин.
– Ужасно, – угрюмо откликнулся Алексей. – Пронюхал наш
Банщик про наступление. Дали мы где-то маху…
– Да брось ты! Мы же его раскололи! Арестуем, предъявим
связного – не отопрется. Не получат австрийцы никакой эстафеты!
– Ты думай, что говоришь. После сигнала «экстренное
сообщение» вдруг исчезают и внедренный агент, и посланный к нему связной. Да
австрийцы бросят сюда десять, двадцать лучших нюхачей. Они и так, поди, ночами
не спят, пытаются определить, с какого направления им ждать удара, а тут такая
подсказка… Всё дело провалим. Беда, Вася… Надо докладывать подполковнику.
Спасать положение…
