Не на шутку разъяренный Григорий пошел прямо на депутата –
гости торопливо расступились.
– Что глазами сверкаешь? – Зайцевич оперся о палку, глядя на
оппонента снизу вверх. – Здесь тебя никто не боится.
– Пророчествую, – сказал «странный человек» хриплым от гнева
голосом. – Языком своим подавишься. Скоро!
И вдруг опомнился. Обвел взглядом холодные брезгливые лица.
Схватился за голову.
– Емеля! Емельян! Уведи меня отсюдова!
Зепп, естественно, тут как тут. Взял пошатывающегося пророка
под локоть, повел.
– Бес, бес из меня попер! Всё погубил, лядащий, – убивался
Странник. – И ведь не видал я ничего в козле колченогом. По злобе сболтнул.
Грех это…
И ответил ему фон Теофельс негромко, но твердо:
– Ваши уста, святый отче, зря ничего не изрекают. Выражение
лица у майора было вдохновенное.
Той же ночью, перед рассветом
Свет в окнах кабинета погас лишь в пятом часу пополуночи,
когда Теофельс уже начал беспокоиться – вдруг у чертова невротика тотальная
бессонница. Тип желчный, язвенный, у таких вечно проблемы со сном. Но
улегся-таки.
– Еще двадцать минут ему на баиньки – и пошли, – показал
майор часы старшему диверсионной группы.
Кличка Кот. В прошлом городовой, уволен за связь с ворами.
Масса полезных знакомств, отличные оперативные качества. Завербован еще в
двенадцатом году, провел несколько удачных акций. Морда круглая, усатая, глаза
навыкате – как есть кот.
Агенты диверсионного отдела петроградской резидентуры все
последние дни сопровождали Зепп постоянно: Кот и с ним, посменно, еще
кто-нибудь. На крыше зловещих типов из контрразведки тоже изображали они.
Сейчас на дело Кот взял человека, который для такого
задания, по его словам, «как есть самый подходящий»: из взломщиков. Привлечен
недавно. Кличка почему-то Шур.
– Значит, один он? Прислуги нету? – еще раз уточнил Кот,
натягивая черные суконные перчатки.
– Так мне доложили.
Всю информацию предоставил отдел персоналий. Там картотека
по всей столичной верхушке, полторы тысячи досье: сановники, промышленники,
общественные деятели, депутаты. Кто где живет, с кем знается, какому богу
молится. Впечатляющий массив, плод долгой и кропотливой работы. Полсотни
информантов который год только этим и занимаются – собирают, уточняют,
дополняют.
– Пора, – сказал Кот. Такого подгонять не надо.
Он первым вышел из авто, вразвалочку двинулся к парадной.
Шур за ним, и стало понятно, откуда кличка. Вроде идет человек, даже не
особенно крадется, а звука никакого – лишь еле слышное шур-шур.
У запертой двери подъезда они задержались всего на четверть
минутки. Кот смотрел по сторонам, Шур слегка наклонился.
Вошли.
Фон Теофельс смотрел на циферблат – больше все равно занять
себя было нечем.
Питерские дворники зимой начинают скрести тротуары в шесть.
Времени оставалось в обрез.
Но агенты управились быстро. Свет в окнах снова загорелся
всего шестнадцать минут спустя.
Под ногами у профессионалов путаться было незачем, поэтому
майор и остался в машине. Но проверить всё необходимо.
Быстро дошел до подъезда, взбежал по лестнице.
Дверь. Прихожая. Коридор.
Спальню помог определить сочащийся свет.
Исполнители стояли посреди комнаты. Оба без пиджаков, в
подтяжках. Смотрели на начальство выжидательно: всё ли ладно.
Зепп походил вокруг, задрав голову. Посмотрел.
Ладно было не всё.
– А язык? – покачал он головой.
Ох, русская расхлябанность! Ничего доверить нельзя.
Зайцевич свисал с бронзовой люстры, похожий в пижаме на
марионетку Пьеро. Предсмертная записка (вот и специалист-графолог пригодился)
лежала, где положено. Стул, правильно, валялся рядом опрокинутый. Но самую
главную деталь агенты упустили.
Пришлось самому.
– Перчатку!
Он влез на стул. Бестрепетной рукой разжал мертвецу челюсти,
вытянул распухший язык как можно дальше. Коли тебе напророчили «языком
подавишься», изволь соответствовать.
– Вот теперь всё.
Спрыгнул, стул снова перевернул. Склонив голову,
полюбовался.
Малоприятное, конечно, дело – копаться в пасти у свежего
покойника, но такая уж у разведчика работа, сочетание тонкого и грубого.
Майор был сейчас очень доволен. Даже позволил себе
похвастаться, по-немецки:
– Идеальный разведчик – это мясник с умом психолога и душой
поэта. Вроде меня.
– Что, извиняюсь?
Агенты иностранных языков не знали, поэтому Зепп перешел на
русский:
– Это называется: одним Зайцевичем два выстрела.
Опять не поняли, но им и ни к чему.
А сказано, между прочим, отлично. Жаль, некому оценить.
Ведь действительно: помог опальному чудотворцу укрепить
репутацию, а заодно избавился от активнейшего агитатора «войны до победного
конца».
Успех, полный успех!
Успех превзошел ожидания.
На следующий день газеты напечатали на первых полосах
известие о трагической гибели великого патриота. Так, ничего особенного: за
Родину погибают не только на фронте, невыносимая боль за державу, не выдержали
больные нервы и все такое прочее. Процитировали предсмертную записку, которая
давала полное объяснение случившемуся. Знаменитым чеканным слогом думского
златоуста в ней говорилось: «Нет более сил смотреть, как губят матушку Россию
продажные либералы, казнокрады и жиды. Пусть гибель моя станет предостережением
для Помазанника и всех истинно русских! Простите, друзья! Прости, Христос!
Прости, Отчизна!»
Однако уже на второй день поползли слухи. Узнали о
пророчестве Странника, возбудились. Каким-то образом, непонятно откуда
взявшись, ходил по рукам жуткий снимок: крупно лицо самоубийцы – будто бы
подавившегося собственным языком…
Ну а на третий день, утром, в квартиру на Гороховой позвонил
«камельгер Степка» и сказал, что нынче же завезет почтеннейшему Григорию
Ефимовичу «одно послание». Пока он ехал с Крестовского, протелефонировали еще
несколько придворных, и Странник уже знал, что послание от ее величества,
собственноручное.
