Ушибленный господин сполз на пол, причем пола фрака у него
завернулась, и стало видно, что подкладка такого же алого цвета, что перчатки.
– Мефисто! – взвыл он, выплевывая сигарные крошки
и осколки зубов.
Алексей повернулся к вышибале, и очень правильно сделал.
Детина натягивал на пальцы шипастый кастет. Ухмылка не
исчезла с его грубой физиономии – наоборот, стала еще шире. Этот нисколько не
испугался, а, кажется, даже обрадовался возможности отличиться перед хозяином.
Он был на полголовы выше прапорщика, раза в полтора тяжелее и, должно быть, не
сомневался, что легко справится с несерьезным противником.
Инструктор по рукопашному бою подпоручик Гржембский учил
своих питомцев: «Сила всегда проиграет скорости. А сила грубая, негибкая
обращается против самой себя».
Могучий удар рассек воздух над головой быстро пригнувшегося
Романова. Мефистофеля развернуло боком, что дало Алексею возможность влепить
верзиле отменный хук в солнечное сплетение. Ощущение было такое, словно кулак
ударился о гранитную плиту.
Первая стычка закончилась, можно сказать, с нулевым счетом.
Сверкающий сталью кулачище с удвоенной силой замахал перед
лицом прапорщика, но и тот в ответ удвоил скорость движений: уходил в сторону,
нырял, отскакивал, при каждой возможности нанося ответные удары. Каждый
достигал цели, каждый был точен – носком ботинка в пах, каблуком в коленную
чашечку, но Мефистофель только крякал и еще напористей лез вперед, словно
броненосная новинка «танк», говорят, совершенно неуязвимая для пехоты.
И так непростую задачу осложняла мадемуазель Шахова. Она не
убежала, даже не отступила в сторону – осталась стоять на том же месте, лишь
прижала руки к груди и зажмурилась. Вероятно, ей опять казалось, что всё это не
явь, а ужасный сон, который когда-нибудь сам по себе развеется.
Приходилось пятиться, широким кругом обходя девицу, чтоб ее
случайно не задели.
«Дон Хулио» в сражении не участвовал. Он прижимался к
пианино, тер платком окровавленные губы и подгонял своего клеврета кровожадными
возгласами:
– Проломи ему башку! Это вчерашний филер! Просто
сегодня он в голубом!
– Мы искали друг друга и нашли, – съязвил Романов.
Делать этого не следовало. Подпоручик Гржембский сколько раз
говорил: «Главное в схватке – ничего не упускать и ни на что не
дистрагироваться. Малейшая деконцентрация внимания может стоить жизни».
Всего на долю секунды повернул Алексей лицо к господину
Каину – и чуть не угодил под кастет, от соприкосновения с которым голова
разлетелась бы, как глиняный горшок. Верхняя часть тела качнулась назад слишком
быстро, ноги за ней не поспели. Прапорщик взмахнул руками, не удержался, упал.
– Живей, Мефисто. Что ты тянешь? – Каин хищно
наклонился вперед. – Добей его!
От своей оплошности, от постыдного падения (хорошо еще, что
у Алины закрыты глаза) Романов, во-первых, обозлился, а во-вторых, перестал
ребячиться. Что за идиотизм – устраивать корриду с бешеным быком, когда в
кармане есть револьвер.
– Я тебе покажу «добей»! – обиделся отличник
контрразведывательных курсов. – А ну-ка руки, сволочи!
Он бы еще и не так их обозвал, если б не барышня.
«И ни в коем случае не впадать в ярость, не терять
sang-froid,
[2]
– учил инструктор. – Чаще всего ошибки
происходят именно из-за этого».
Ошибка заключалась в том, что Романов взял на мушку не
главного фигуранта, а второстепенного. Мефистофель, увидев черную дырку ствола,
допустим, замер и даже приподнял кверху свои ручищи. Зато парагваец с
неожиданным проворством юркнул за пианино и пропал.
– Стой! Убью!
Алексей переполошился – то есть совершил еще одну серьезную
ошибку.
Сверху на него падало что-то белое, громоздкое, ребристое.
Это Мефистофель, воспользовавшийся тем, что враг отвернулся, толкнул на него
античную колонну.
Она ударила прапорщика по голове, но не проломила ее, а
произвела сухой легкомысленный стук – вообще оказалась удивительно легкой.
Обхватив колонну руками, Алексей понял, что она бутафорская, из папье-маше.
Однако пока он обнимался с архитектурным изделием, пропал и
второй неприятель – из-за ширмы донесся удаляющийся топот.
– Куда? Назад! – заорал Романов, бросаясь
вдогонку.
Чертов свет, исправно горевший во время закулисной баталии,
выбрал именно этот миг, чтобы опять погаснуть. Алеша успел заметить, как «дон
Хулио» ныряет в один зазор между дощатыми ящиками. Мефистофель во всю прыть
несся к другому, расположенному правее.
Погоня в кромешной тьме, среди запакованных роялей, –
занятие малоприятное. Началось с того, что прапорщик неверно рассчитал
направление и не сразу нашел проход. Потерял несколько бесценных мгновений,
шаря рукой по шершавой поверхности.
Электричество мигнуло, и он увидел, что находится в узкой,
не шире метра, щели, которая упирается в здоровенный короб с клеймом
«ДОСМОТРЕНО ТАМОЖНЕЙ. 28 iюля 1914» – напоминание о невозвратной эпохе, когда
Германия посылала на восток эшелоны с товарами, а не с войсками. От короба
можно было свернуть направо или налево. Убегающие враги находились где-то очень
близко, но их было не видно – ни одного, ни другого.
Не успел Алексей сделать и двух шагов, как свет потух.
Теперь он, будто играясь, вспыхивал и гас с интервалом в секунду: довольно,
чтобы окончательно не запутаться в зигзагах щелей и проходов, но недостаточно,
чтобы избежать ударов о жесткие ребра ящиков.
Хуже всего, что прапорщик метался среди германских
фортепианных бастионов вслепую, а владелец клуба и его подручный явно знали,
куда держат путь.
Сообразив, что громогласно угрожать смертоубийством – лишь
выдавать свое местоположение, Романов умолк и постарался передвигаться как
можно тише. По крайней мере теперь стало возможно ориентироваться по звуку
шагов стремительно улепетывающих противников. Оба, каждый своим путем, двигались
к дальней стене склада. Вероятно, там имелся запасной выход.
Алексей попробовал приспособиться к пульсирующей смене тьмы
и света. Как только воцарялся мрак, он зажмуривался и выставлял вперед левую
руку, чтоб не налететь на препятствие. Когда же сквозь сомкнутые веки видел,
что светло, снова открывал глаза.
Лязгнул металл. Заскрипели дверные петли. Снова лязг.
Алексей побежал быстрее.
Поворот, еще поворот – и лабиринт кончился. Впереди была
кирпичная стена, посередине которой зеленела облупленной краской железная дверь
с отодвинутым засовом – он-то, очевидно, и лязгнул несколько секунд назад.
