За это поэт позволял спутникам развлекать себя разговором.
Мим, правда, больше помалкивал, зато Люба стрекотала почти без остановки. Селен
любил, когда рассказывали, какое впечатление произвело на публику его
выступление. С интересом выслушивал и клубные сплетни.
– Нет, нет и нет, – сказал он, дав Любе поговорить
с минуту. – Клуб портится на глазах. Я посылаю в зал грозовые разряды, но
не чувствую рэзонанса. Молнии уходят в землю, как через громоотвод! К нам стало
ходить слишком много всякого планктона. Чего стоят сегодняшние мещанские
пляски? Я велю Мефистофелю больше не пускать этого пошлого тапера из Костромы!
– Он только в начале поиграл немного, а потом всё
я, – заступилась за новенького честная Люба. – Смотрю, всем нравится…
Я когда по музыкальной эксцентрике служила, много всяких мелодий разучила. Но
если вам не нравится, я больше не буду. И Арику скажу.
– Желтоблузник пошел провожать Алину, или мне это
показалось? – высокомерно спросил поэт. – Что ты вообще знаешь об
этом субъекте? Наверняка ведь что-нибудь разузнала.
Хотела ему Люба ответить, но тут из ближнего переулка
раздался лихой разбойничий свист. Из-за угла высунулась голова в низко
сдвинутой шапке. Спряталась обратно.
Мим быстро огляделся, будто зверь, уловивший запах
опасности. Вокруг не было ни души. Нимб газа трепетал вокруг столба.
– Ну что ты встал? – капризно сказал Селен. –
У меня отсырели воротнички! Найдут мне, наконец, экипаж или нет?…Неприятный тип
этот Армагеддон. Глазами так и стреляет. Чем он мог заинтересовать Алину? Я
всегда полагал, что у нее есть вкус.
– У него улыбка хорошая. А еще я заметила…
Что именно заметила Люба в новичке, так и осталось
неизвестным.
Из зыбкого воздуха, из мутной темноты выкатилась
приземистая, неестественно широкая, почти квадратная, фигура. Свет от фонаря
упал на жуткую харю, сверкнувшую железным зубом в ощеренной пасти.
– Честная публика, сердешно извиняемся, гоп-стоп.
Котлы, лопатнички пожалуйте. И одёжку скидавайте. Ночка теплая, летняя. Не
змерзнете…
Квадратный был в картузе, русской рубахе под засаленным
пиджаком, над голенищами сапог пузырились вислые штаны.
Он сделал рукой широкий, издевательский жест, как бы
приглашая дорогих гостей. Повернул кисть, из нее с пружинным лязгом выскочило
страшное заостренное лезвие.
Сзади раздался шорох.
Откуда ни возьмись явились еще два молодца: усатый да
небритый. Эти не улыбались, но свое бандитское дело знали. Первый со спины
обхватил Селена за горло. Второй точно таким же манером взял в зажим Аспида.
– Тихо, дамочка. Закричишь – нос отчикаю, –
предупредил железнозубый Любу. – В сумочке у тебя чего? Дай сюда.
Но сумки танцовщица не отдала и ужасной угрозы не
испугалась.
Отпрыгнула с тротуара на мостовую – хоть и с места, без
разбега, но на добрую сажень. Повернулась и с удивительной скоростью побежала
назад, в сторону клуба, громко крича:
– Караул! На помощь!
Грабителей было не трое, а больше. Поодаль в темноте
прятались по меньшей мере еще двое. Они растопырили руки, пытаясь схватить беглянку,
но Люба увернулась и от одного, и от другого.
Бежала она не так, как обыкновенно бегают женщины – неловко
вихляя бедрами и отбрасывая ноги. Бывшая циркачка задрала подол выше колен и
отстукивала по булыжнику каблуками со сноровкой спортсмена, рвущегося к финишу.
– Помогите! Сюда-а-а!
Не по зубам разбойникам оказался и человек-змея. Он
изогнулся, обхватил усатого налетчика за голову и с резким выдохом швырнул
через себя. Тот смачно приложился о камни и в дальнейших событиях не
участвовал.
А события разворачивались стремительно.
Аспид ударил квадратного человека носком ботинка по руке,
выбив нож.
– Держи его! – крикнул железнозубый.
Из черного зева подворотни выскочили еще двое в кепках,
молча кинулись на мима. Бежать ему теперь было вроде бы некуда: трое спереди,
трое сзади. Но Аспид убегать не стал. Он вскочил на водосток. Быстро перебирая
руками, начал карабкаться вверх по стене двухэтажного дома. Моментально
оказался наверху, перевалился через край крыши и исчез.
– Вот зараза! – плюнул квадратный, подбирая
нож. – Сёма и ты, Штурм, через чердак на крышу!
Остальные бандиты молча, сноровисто рвали с оцепеневшего
Селена одежду.
Не прошло и пяти минут, как по проспекту со стороны клуба
прибыла спасательная экспедиция.
Впереди, показывая путь, бежала Люба. За ней семимильными
шагами громыхал огромный Мефистофель, на его правом кулачище сверкал шипами
стальной кастет. Далее с воинственными криками поспешала целая толпа мертвецов,
привидений, исчадий ада. Всякий нормальный налетчик, узрев этакую страсть,
закрестился бы и навсегда отрекся от своего грешного ремесла.
Но бандитов на месте преступления уже не было, они растаяли
в том же ночном тумане, что их породил.
Под фонарем, стуча зубами не столько от холода, сколько от
нервов, стоял раздетый донага Селен. Из туалета на нем осталась лишь висельная
веревка вокруг шеи.
– По. Мо. Ги. Те, – раздельно, в четыре слова
сказал поэт и заплакал.
В подворотне
Темная подворотня. В ней совсем ничего нельзя было бы
разглядеть, если б из двора не просачивался слабый электрический свет – там над
подъездом горит лампочка.
Запах кошек. И еще дорогого табака. Это бедно одетый
человек, нетерпеливо прохаживающийся взад-вперед, курит папиросы «Люкс». Достал
из кармана часы с фосфоресцирующими стрелками. Вздохнул.
На улице послышался звук торопливых шагов, в подворотню
вошла целая группа людей очень подозрительной наружности. Мирный обыватель,
столкнувшись с такой компанией в темной подворотне, напугался бы, но курильщик,
наоборот, обрадовался.
– Ну что, братья-разбойники? Докладывай, Саранцев.
Можешь закурить и докладывай.
– Благодарствуйте, ваше благородие. – Невысокий,
плотный Саранцев зажег папиросу. Блеснул железный зуб. – Похвастать нечем.
Виноват. Вели от выхода троих, согласно описанию. Я обрадовался: все вместе,
удобно потрошить. Только рано радовался. Актерка удрала, это б еще полбеды.
Плохо, что вертлявый по стене, как таракан, ушел, не догнали. Здорово дерется,
сволочь. Взяли только патлатого. С него сняли всё, даже подштанники. –
Старший филер обернулся. – Давай барахло!
Разложили добычу прямо на камнях, стали осматривать и
ощупывать, светя в три фонарика. Ротмистр Козловский заглядывал сверху.
– Нет пластины?! – Он коротко, звучно выругался –
подворотня подхватила бранное слово и обрадованно перекатила его под
сводом. – Значит, мим. Актерка вряд ли – Романов ее не подозревает. То-то
этот Аспид от вас удрал! Давайте, ребята, время дорого. Добудьте настоящее имя,
адрес и прочее. Живее, живее, мать вашу!
