Их, собственно, было не так много. Салон-гостиная с большим
столом для празднования спортивных побед; справа и слева две раздевалки;
небольшая комната для почетных гостей; на второй этаж, весь занятый залом для
зимних тренировок, вела лестница с огромным портретом государя императора.
За двенадцать часов Козловский успел наизусть выучить
надписи на всех фотографиях, наградных чашах и кубках. От курения на пустой
желудок болела голова и мутило. Самое паршивое, что ничего мало-мальски
похожего на тайник обнаружить не удалось. С отчаяния штабс-ротмистр велел даже
заглянуть под настил скаковой конюшни и проверить щупом землю на клумбах.
Увы.
Дополнительное неудобство создавали господа спортсмены.
Некоторые ловкачи умудрились уже с полудня перекочевать с места службы в клуб,
где сменили мундир на теннисный костюм, или рубашку-джерси и брюки-гольф.
Козловский смотрел на лоботрясов тяжелым, осуждающим взглядом. Скоро заговорят
пушки, а они ерундой занимаются. Да еще под ногами путаются, работать мешают.
Одно из окон в гостиной усердно, но не очень умело надраивал
молодой мойщик в старой гимнастерке. На стекло он почти не смотрел, всё вертел
головой по сторонам.
– Послушал я вас, Романов, – с горечью процедил
штабс-ротмистр, подойдя к подоконнику. – Ничего нет. Спрятать план
развертывания в раздевалке или гимнастическом зале? Бред! Я тоже хорош, идиот.
Ухватился за соломинку.
Он отмахнулся от начавшего оправдываться студента и отошел.
Алеша бросился вдогонку.
– Лавр Константинович! А в матах смотрели? Там в зале
такие кожаные тюфяки…
– Навязался на мою голову, – не слушая, бормотал
князь. – Господи, научи, вразуми!
Вошел в раздевалку, что справа от входа. Вдоль стен там
стояли номерные ящички. Каждый досконально осмотрен, а тот, что закреплен за
покойным Рябцевым, даже разобран на дощечки и снова собран. Двое агентов
работали: один щупал сиденье кресла, второй простукивал стену под киотом, где
самое почетное место занимала большая, в массивном серебряном окладе икона
Николая Угодника.
Штабс-ротмистр истово закрестился на главного российского
святого, страстно зашептал молитву.
Безбожник-студент к чудотворцу почтения не проявил, лишь
поинтересовался:
– А почему тут именно святой Николай? Из-за царя, да?
– Из-за Николая Николаевича! – ответил Козловский
таким тоном, что стало ясно: в гвардии своего командующего чтут куда больше,
чем императора.
Вошли два офицера, у каждого в руке по прямоугольному
кожаному саквояжу.
– …И крученым прямо в девятку. Представляешь? –
оживленно досказывал какую-то историю один.
Второй не поверил:
– Брось. От флажка?
– Клянусь тебе, собственными глазами видел!
Агенты, ничего не найдя, давно уехали, а Козловский всё
бродил вокруг клуба. Студент плелся сзади. Приблизиться боялся, но и уходить не
уходил.
На футбольном поле шла тренировка.
Штабс-ротмистр встал в сторонке, мрачно наблюдал исподлобья.
Правил игры он не знал, но, судя по всему, старшим по званию тут был человек,
которого остальные называли «господин капитан». Значит, из пехоты или
артиллерии. Если б из кавалерии, был бы ротмистр.
Начальник кричал хорошим командным голосом:
– Васильчиков, по краю, по краю!.. Сигизмунд, душа моя,
пыром бей! … Корнет, я вас в запасной состав отправлю! Право, нельзя так
манкировать дриблингом!
Козловский покосился на студента.
– Послушайте, что вы за мной таскаетесь, как побитая
собачонка? – рявкнул князь, и самому стало совестно. Грех срывать досаду
на мальчишке, который, в сущности, прав: папка спрятана где-то здесь, близко.
– Ладно, простите. Вы не при чем. Я вам говорил, трое
наших погибли…
Ободренный Романов подошел, встал рядом.
– Я ничего, я понимаю.
Помолчали.
– Что это он? – удивился штабс-ротмистр странному
поведению одного из игроков. – Разве головой по мячу можно?
– Можно. Руками нельзя.
– А почему вон те господа никогда не участвуют в
нападении? Всё в тылу отсиживаются.
Козловский неодобрительно показал на трех лентяев, жавшихся
к воротам.
– Это бэки, им не положено… Послушайте, Лавр
Константинович, зря вы отмахиваетесь. – Алеша, волнуясь, заговорил о
главном. – Включите меня в футбольную команду. Я на воротах стою уж во
всяком случае не хуже, чем тот господин. Свой человек в клубе вам не помешает.
Буду ходить сюда каждый день. Может, озарение снизойдет…
– Озарение! – фыркнул князь. – Да кто вас
возьмет? Вы не гвардеец.
На это Романову возразить было нечего. Он уныло ссутулился.
Кто-то сзади хлопнул Козловского по плечу.
– Лавруша! Ты как здесь?
Стасик Ржевусский, сослуживец по лейб-кирасирскому. Он был в
костюме для джигитовки, с желтым английским седлом через плечо.
– Вот, зашел посмотреть…
Опустив взгляд, штабс-ротмистр с тоской смотрел на белые
рейтузы старого товарища.
Ржевусский отлично всё понял. Он был настоящий, коренной
кавалерист.
– Наши тебя вспоминают. Как нога? В полк вернешься?
Ответом был безнадежный вздох.
– А где ты сейчас?
Несмотря на свою хитроумную службу, врать Козловский умел
плохо и почувствовал, что мучительно краснеет.
– Так, в штабе. Куда меня еще возьмут?
– Беда… Ну, мне в манеж.
Пожали друг другу руки, попрощались, и Стасик пошел
заниматься настоящим делом – легкий, стройный, счастливый.
– Вы ему не сказали про контрразведку, потому что это
тайна, да? – шепотом спросил студент.
– Нет. Потому что стыдно. – Князь пнул ногой
деревянную скамейку и взвыл от боли – надо было левой, не правой! – Чтоб
оно всё провалилось! Грязь, мерзость! Отравленные перстни, наклеенные бороды!
Эх, Романов, если б не переломы, я бы сейчас…
Хотел сказать, что этим летом в эскадроне освобождалась
вакансия старшего офицера, но оборвал себя, выругался.
Мальчишка понял по-своему:
– Да, жалко, что у вас нога. А то можно было бы вас в
команду записать. Вы-то по гвардии числитесь. Но не получится. В футболе бегать
надо.
И здесь впервые за этот тягостный день Козловский ощутил
нечто наподобие душевного подъема или, по терминологии студента, озарения.
