— Всему свое время, друг мой. Но скажите же наконец, на что вы решились? На чем остановились? Кого предпочли — фашистов или республику?
— Я продолжаю об этом размышлять.
— Дельно. Но время-то идет. Когда намереваетесь проникнуть на виллу?
— Через три дня.
— Будет что-нибудь особенное?
— Я узнал, что Сусанна Ферриоль идет к кому-то на ужин и ее несколько часов не будет дома.
— А прислуга?
— Предоставьте это мне.
Мостаса, попыхивая трубкой, смотрел на него так, словно взвешивал убедительность каждого ответа. Потом снял очки, извлек из верхнего кармана платок и принялся очень старательно протирать их.
— Окажите мне услугу, сеньор Коста… Что бы вы ни решили, своим друзьям итальянцам скажите все же, что работать будете на них. Можете и обо мне что-нибудь рассказать.
— Это вы всерьез?
— Вполне.
Мостаса посмотрел стекла на свет и удовлетворенно надел очки.
— Это еще не все. Хочу попросить вас, чтобы в самом деле работали на них. И чисто сделали свое дело.
Макс, доставший и открывший портсигар, замер.
— Иными словами, я должен буду отдать документы итальянцам?
— Вот именно, — агент выдержал его удивленный взгляд. — В конце концов, они организовали операцию. Они понесли расходы. Это будет справедливо… А? Какого вы мнения?
— А как же вы?
— Обо мне не беспокойтесь. Я — сам по себе.
Макс спрятал портсигар, так и не закурив. Ему расхотелось курить и более того — оставаться в Ницце. Где он попал в невиданную до сих пор ловушку. «И в какой именно ячейке этой паутины меня опутают? — спрашивал он себя. — И сожрут?»
— И вы для этого меня вызвали сюда?
Мостаса слегка прикоснулся к его локтю, приглашая подойти поближе к кованым перилам балюстрады, нависавшей над портом.
— Посмотрите, — начал он почти сердечным тоном. — Видите, там, внизу у причала пришвартован «Энферне»? Знаете, чье имя он носит? Энферне был моряк родом из Ниццы, при Трафальгаре он командовал фрегатом «Энтрепид». Отказался бежать вслед за адмиралом Дюмануаром и сражался до конца… Видите вон того «купца»?
Макс ответил, что видит черный сухогруз с двумя голубыми полосами на трубе. И вслед за тем Мостаса в немногих словах рассказал ему историю корабля. Он называется «Люциано Канфора» и перевозит в трюмах аммонал, хлопок, медные и латунные отливки, предназначенные для снабжения мятежников. Известно, что через несколько дней он возьмет курс на Пальма-де-Майорка, и предполагается, что фрахт оплатил Томас Ферриоль. Все это организовано группой франкистских агентов, база которых находится в Марселе, а коротковолновый передатчик — на борту яхты, стоящей на рейде Монте-Карло.
— А зачем вы мне это все рассказываете? — спросил Макс.
— А затем, что у вас с этим кораблем много общего. Фрахтовщики уверены, что он пойдет своим курсом на Балеарские острова, и даже не подозревают, что прибудет он в Валенсию — если только не произойдет чего-то экстраординарного. Вот как раз сейчас я убеждаю капитана и главного механика, что для них будет гораздо выгодней — во всех смыслах — перейти на сторону республики… Как видите, сеньор Коста, вы — не единственный предмет моих забот.
— Я по-прежнему не понимаю, зачем вы это рассказываете.
— Затем, что это правда. И за тем, что я уверен: в приливе разумной откровенности вы при случае перескажете это своим итальянским друзьям.
Макс снял шляпу, провел рукой по волосам. Несмотря на плотные тучи над морем и на восточный бриз, его вдруг опахнуло неприятным жаром.
— Я так понимаю, вы шутите.
— Вовсе нет.
— А это не сорвет операцию?
Мостаса уставил ему в грудь мундштук трубки.
— Дорогой друг! «Это», как вы выразились, — часть операции. Берегите здоровье, а мне предоставьте все остальное… От вас требуется только одно: оставаться таким же славным малым, хранящим верность тем, с кем имеет дело, и желающим отделаться от этой докуки… И никто не вправе будет упрекнуть вас ни в чем. Уверен, итальянцы оценят вашу откровенность так же высоко, как оценил ее я.
Макс глядел на него недоверчиво.
— А вам не приходило в голову, что у них может возникнуть желание вас убрать?
— Как же не приходило?.. — Мостаса засмеялся сквозь зубы как над чем-то совершенно очевидным. — Издержки профессии.
Он вдруг замолчал с видом почти задумчивым. Минуту рассматривал сухогруз у пирса, потом вновь обернулся к Максу. Галстук-бабочка не вязался с его улыбкой, которая больше пристала бы пронырливому и дошлому сыщику, знающему все тайные притоны.
— Случается порой, особенно в делах такого рода, — добавил он, дотронувшись до шрама на нижней челюсти, — что умирают другие. Потому что я, скажу без ложной скромности, тоже могу быть опасен… А вам, к примеру, никогда не доводилось представлять для кого-то опасность?
— Едва ли…
— Жаль-жаль, — Мостаса вглядывался в него с каким-то новым интересом, словно сумел заметить нечто такое, что раньше ускользало от его внимания. — А знаете, я кое-что угадываю в вашем характере… Кое-какие потаенные свойства…
— Да мне нет необходимости представлять опасность. Предпочитаю улаживать дела миром, и мне это удается.
— И что же, всегда так было?
— Посмотрите на меня — и убедитесь.
— Завидую вам. В самом деле, завидую. Как бы мне хотелось быть таким.
Мостаса дважды попыхтел трубкой, но увидев, что она не раскуривается, вынул ее изо рта и обескураженно заглянул в чашечку.
— И вот еще что расскажу вам… — продолжал он, ощупывая карманы. — Случилось мне как-то ночь напролет беседовать в купе спального вагона с одним господином. Весьма изысканного вида и прекрасных манер. И, кроме того, очень симпатичным. Вы мне его чем-то напомнили… Так вот, мы с ним чудесно поболтали. А в пять утра я взглянул на часы и счел, что узнал достаточно. И тогда отправился в коридор выкурить трубочку, а некто, ожидавший снаружи, вошел в купе и выстрелил моему милому и воспитанному соседу в голову.
Он достал спички и принялся очень сосредоточенно раскуривать трубку.
— Чудесно, а? Как, по-вашему? — спросил он, помахивая спичкой, чтобы погасить ее.
— Не знаю, что вы имеете в виду.
Мостаса, выпуская один за другим несколько густых клубов дыма, остро глянул Максу в лицо.
— Вы что-нибудь знаете о Паскале? — спросил он неожиданно.
— Не больше, чем о шпионах.
— Был такой философ… Полчища мух, писал он, выигрывают битву.
— Я не понимаю, о чем вы.
Мостаса состроил на лице улыбку — одновременно уважительную, насмешливую и печальную.
