Кристиана, прекрасно понимая, что коню ничего не стоило убить ее своими страшными копытами, не раздумывая поплыла к центру круга.
Вода, казалось, утратила здесь свою привычную плотность, и потому держаться на ее поверхности здесь было совсем не просто. В конце концов Кристиана оказалась над широкой спиной коня и, зажмурившись, обхватила его могучую шею руками.
Конь, явно не ожидавший того, что кто-то коснется его шеи, впал в настоящее неистовство. Сначала он подобно скакуну святого Биддалфа взмыл над волнами и на миг завис в воздухе, затем погрузился под воду, явно желая утопить невесть откуда взявшегося дерзкого наездника.
Вынырнув на поверхность, конь так же неожиданно сменил гнев на милость, словно понял, что на его спине сидит маленькая девочка, которой хочется оказаться на берегу. Несмотря на то что эта хрупкая девочка с тонкими ручками сумела проплыть такое расстояние, вскарабкаться ему на спину и удержаться на ней, она уже дрожала от холода и, похоже, совершенно выбилась из сил. Девочка легонько похлопала его по шее, и он послушно поплыл к берегу. Сидевшей на спине белого коня Кристиане казалось, что он, подобно белым медведям, мог бы неутомимо плавать по морю целыми месяцами.
Когда они оказались в полосе прибоя, конь заметно оживился. Почувствовав сильное низовое течение, он сделал несколько немыслимых прыжков, едва не сбросив при этом своего седока, и через пару мгновений был уже на берегу. Совершенно забыв о том, на какой высоте она находится, Кристиана соскользнула вниз и так ударилась пятками о землю, что даже присела от боли. Конь был настолько высоким, что она могла, не наклоняя головы, пройти под его брюхом. Она прошла между его передних ног, больше похожих на стволы деревьев, и посмотрела на него спереди. Если бы не его многочисленные шрамы и раны, а некоторые из них кровоточили до сих пор, он походил бы на оживший монумент.
Он глянул на нее с родительской заботой, так, словно она была неразумным жеребенком, и, опустив голову, коснулся носом сначала ее живота, затем головы. Все это время Кристиана неотрывно смотрела в его круглые добрые глаза.
Надев платье и немного согревшись на солнышке, она заметила, что конь то и дело смотрит вверх, как будто чего-то ищет на небе. Кружившие в вышине чайки не вызвали у него ни малейшего интереса. Тряхнув гривой, он принялся носиться взад и вперед по берегу, после чего неожиданно встал на дыбы и, совершив немыслимый прыжок, исчез за дюнами. К тому времени, когда Кристиана взобралась на вершину соседнего холма, конь уже носился гигантскими скачками между холмами, густыми зарослями кустарника и прудами, и с каждым разом он прыгал все дальше и дальше, время от времени глядя назад.
Последний раз посмотрев в ее сторону, он вскинул голову и громко заржал, после чего, уже не оборачиваясь, понесся галопом к песчаной низине и через несколько мгновений исчез в небесной выси.
Сановитый, жирный Крейг Бинки часто сидел с отсутствующим взглядом, глядя на то, как играют на стенах его знаменитого пристанища в Ист-Хэмптоне (названного им «Рог-энд-Гад-Клаг») переливы отражавшегося от волн света. Его отец Липпинкот «Боб» Бинки строил этот клуб для всех белых бездельников, владевших английским языком. Впрочем, сын основателя клуба нравился далеко не всем его завсегдатаям. Им не нравилась его манера говорить, его многочисленная свита, вводимые им бессмысленные правила и маленький дирижабль, стоявший на поле для игры в гольф. Он называл этот дирижабль «Бинкопедом» и любил летать на нем на кладбища. Когда тело покойного предавалось земле, над ним повисала тень дирижабля, которая не могла не вызвать интереса со стороны участников похорон, чем спешили воспользоваться снимавшие их репортеры «Гоуст».
Крейг Бинки и его приятель Марсель Эйпэн (распутный магнат с крысиными глазками, занимавшийся скупкой и продажей недвижимости) считали, что любой уважающий себя состоятельный человек – а к этой категории они относили прежде всего самих себя – должен найти достойное место с песчаным пляжем и тенистой рощей, в которой он мог бы предаваться отдохновению и созерцать волны из окон своего загородного дома размером с отель. Возле стола гостиной клуба, за которым сидели его почетные члены, суетилось не меньше дюжины официантов. Крейг Бинки спорил с Марселем Эйпэном, утверждавшим, что сумма семи и пяти равна тринадцати. Пробившись сквозь толпу гостей, директор клуба прервал их математический диспут, призвав гостей обратить внимание на омаров, варившихся совсем неподалеку в огромных чанах с морской водой, заправленной свежим укропом, после чего обратился к Крейгу Бинки с просьбой оказать ему небольшую любезность.
Он знал не только о том, что дом Крейга Бинки в Ист-Хэмптоне состоял из сорока пяти комнат (в сдвоенном таун-хаусе на Саттон-Плейс их было шестьдесят), но и о том, что он владел множеством домов и квартир, разбросанных по всему миру (например, садовым домиком в Киото). Директор клуба хотел узнать, не располагал ли Крейг Бинки или, скажем, Марсель Эйпэн лишней комнатой, которую они могли бы предоставить на неделю-другую молодой клубной кухарке, которая хотела найти работу в городе. К первому октября клуб закрывался, девушке же некуда было пойти, поскольку ее отец умер вскоре после того, как во время страшной грозы сгорел его старенький отель, стоявший среди картофельных полей недалеко от берега моря, после чего мать девушки решила вернуться в Данию.
– Даже не знаю, есть ли у меня такая комната, – недовольно проворчал Крейг Бинки. – Биллиардная сейчас перестраивается…
– Ее устроила бы любая комната! – воскликнул директор. – Это не имеет никакого значения!
Марсель Эйпэн был не столь категоричен.
– Погоди, Крейг. Может быть, для начала нам стоило бы на нее взглянуть?
Вскоре после того, как они познакомились с молодой кухаркой, она уже находилась на борту яхты «Победа Эйпэна». Путешествие в Нью-Йорк длилось два дня. Ночевали же они в имении Эйпэна на Ойстер-Бей, где его хозяин повел себя неожиданно развязно. Впрочем, уже на следующий день – а это было четвертое июля – она великодушно простила ему былую бестактность, едва завидев в голубоватой дымке силуэты огромных зданий.
Ей еще не доводилось бывать в Нью-Йорке. Конечно же, она была наслышана о его совершенно немыслимых размерах, однако она и представить себе не могла, что город может быть таким огромным.
Они проплыли под дюжиной поражавших изяществом своих линий мостов, соединявших между собой берега пролива. Даже от их вида у нее начинала кружиться голова. Подобно луне и солнцу, лету и зиме и другим уравновешивающим друг друга вещам они свидетельствовали о наличии какого-то иного, куда более совершенного и грандиозного плана. Капитан же продолжал сообщать ей названия все новых и новых мостов, рек, каналов и заливов.
Когда они прошли Хелл-Гейт и увидели темные утесы Манхэттена, она поняла, что в городах мир сходит с ума. В направлении Кипс-Бей виднелись серые стены глубоких каньонов и невесомые арки мостов, по которым со страшной скоростью неслись бесконечные потоки машин.
Подобно ржавому, помятому портовому буксиру, связанному тросом с блистающим красотой новым лайнером, Марсель таскал Кристиану с вечеринки на вечеринку. За время, прошедшее с того момента, как они покинули борт яхты и проехали по одному из каменных каньонов с кирпично-крас-ными отвесными стенами, поблескивающими зеркальными стеклами окон, не меньше полутора миль, им встретилось всего лишь трое или четверо случайных прохожих. Так и не увидев ни одного открытого окна и почувствовав горячее дыхание недвижного раскаленного воздуха, Кристиана решила, что оказалась в городе мертвых. Если бы они ехали с Лонг-Айленда по шоссе, окруженному многими тысячами могил, она лишь укрепилась бы в этом ощущении, которого не могли развеять и бесконечные вечеринки, устраивавшиеся Марселем.
