Так, кажется, наши отношения вступают в новую романтическую фазу. Я не успела подумать, надо мне это или нет, но нельзя было расхолаживать Лешу.
– Конечно, дорогой, обязательно, – промурлыкала я. – А что там с Баранкиной-то?
– Да понимаешь, пошли мы по соседям. Как водится, никто ничего не видел, никто ничего не слышал. А на следующий день одна бабка с дачи приехала, что ниже этажом живет. Она накануне рано из дому умотала, на электричку семь сорок. И когда из своей квартиры выходила, то переступила через еще одного соседа, Бусыгина. Он, понимаешь, сильно зашибает, и вот когда пьяный домой приходит, жена его в квартиру не пускает, и он на лестничной площадке спит. Она, бабка-то эта, еще в свое время коврик ему постелила, жалко, говорит, собака и то в лучших условиях у них живет.
– Собака не пьет… – заметила я.
– Да не перебивай! – отмахнулся Леша. – Значит, пошли мы к Бусыгиным, а там он трезвый и какой-то пришибленный. Мы его в оборот взяли и нашли на куртке пятна крови. Ну все, Ашот говорит, если кровь той же группы, что и у Баранкиной, пойдешь, дядя, на зону за убийство. Тот прямо заплакал – мужики, говорит, ну не помню ничего, спал я, как обычно. А потом жена на работу пошла, дверь открыла, я и просочился. Мы тут призадумались: где сумка-то Баранкиной этой? Деньги там, телефон мобильный… И потом, хоть он и полный дурак, но догадался бы кровь на куртке замыть… Однако хотели уже его забирать, но тут со страху мужик и вспомнил, что кто-то его рано утром ногой пнул, обругал и рукой так мазнул. Я так прикинул – получается, что кто-то руки окровавленные об этого Бусыгина вытер. А еще, Бусыгин говорит, я возле себя шприц нашел пустой. На всякий случай выбросил его в мусоропровод, поскольку боялся, что жена еще и наркоманию ему инкриминирует. А он к этому делу – ни-ни, честно пьет дешевую бормотуху и в жизни никого не ударил, а не то что убить…
– Кошмар какой… – вздохнула я.
– Ну мы, конечно, Бусыгина в обезьянник на всякий пожарный случай определили, – продолжал Творогов, – а сами прошлись по наркоманам местным. И что ты думаешь? В этом же доме в соседнем подъезде один такой жил. Нашли у него смартфон Баранкиной. Они деньги-то сразу спустили на дозу, сумку хватило ума выбросить, а на смартфон еще покупателя не нашли. Хозяин квартиры мигом своего приятеля сдал. У них ночью ломка была, к утру совсем озверели, ну и пошли в соседний подъезд. Баранкина им первая попалась. Они ее кирпичом стукнули сзади, ну и насмерть. Так что уже сидят…
– Да… – протянула я, повесив трубку. – Дядя Вася, вы все слышали?
– Да он так орал, что в соседней квартире слышно было! Вот так, тезка, хорошо, конечно, что они убийцу сразу нашли, но нашему делу это только помеха. Поскольку теперь Ривкина с Ларисой этой ничем мы прижать не сможем. Опять вывернулись, мерзавцы!
– Так что – возвращаем госпоже Руслановой аванс и ждем других заказов? А она пускай сама разбирается, кто там у нее в квартире хозяйничает?
Это была примитивная подначка, но дядя Вася поддался на нее мгновенно.
– Да ты что? Да как можно? – завопил он дурным голосом. – Да что она о нас подумает?
– А вам не все равно? – Я пожала плечами.
– Василиса… – Дядя Вася смотрел строго, – ты нарочно, да? Как мы можем так поступить? Жалко девку. Несчастная она какая-то, одинокая, неприкаянная…
– Ну не знаю… Мне показалось, что она вполне себе преуспевает, квартиру вон купила… А что вы предлагаете? Расследовать убийство Капустиных? Так нам этого никто не поручал.
– Ох, не нравится мне это дело! – простонал дядя Вася. – С одной стороны, убийства как такового и не было. Потому как тел нет. Стало быть, и дела нет! Мало ли куда эти Капустины делись! А с другой стороны, убийство это дурно пахнет…
– Убийство всегда дурно пахнет, – заметила я.
– Тоже верно, но не совсем. Я за свою службу повидал многое. И скажу тебе, тезка, что простых людей так не убивают. Ну, мужики по пьянке подерутся, ножом могут пырнуть, жена в процессе скандала может мужа сковородкой успокоить, машиной собьют или же вон, как Баранкину, в собственном подъезде наркоманы по голове приложат. А тут убили в собственной квартире, да еще и трупы вывезли, и спрятали где-то так, что за два месяца нигде ничего не всплыло. Серьезные люди тут работали, вот что я тебе скажу. А простым человеком серьезные люди не заинтересуются, им ни к чему.
Я молчала – незачем было напоминать моему шефу, что именно я отговаривала его от этого дела, а он не послушался.
– Баба Нюра, ты мне покурить принесла? – окликнул нянечку парень с забинтованной головой и торчащим из-под повязки нахальным цыганистым глазом.
– Тебе, Геша, нельзя курить! – строго ответила нянечка.
– Да брось ты, – ухмыльнулся одноглазый, – я лучше знаю, что мне можно, а что нельзя! Ты прямо скажи – принесла?
– Да принесла, – вздохнула баба Нюра. – Только ты уж, Геша, не кури в палате, доктор Вадим Вадимыч унюхает и будет ругаться. И ему вон от курева твоего вред.
Она сочувственно взглянула на неподвижное тело возле окна.
– Да ему уже ничего не повредит! – Геша жадно схватил пачку, выщелкнул из нее сигарету. – Он, считай, покойник, не сегодня завтра отвезут его в покойницкую… Зря ты, баба Нюра, с ним возишься! Зря на него силы тратишь!
– А это вот не твое дело, с кем мне возиться! – огрызнулась няня. – Тебя это ни с какой стороны не касается!
Единственный Гешин глаз вдруг широко открылся:
– Мать моя женщина! – проговорил он удивленно. – Ты смотри, никак он оживает!
Действительно, человек возле окна открыл глаза.
– Ох ты, и правда! – Баба Нюра подбежала к нему, склонилась над больным, вгляделась в его лицо.
– Родненький, никак приходит в себя! Надо скорее доктора позвать! – Она выпрямилась, победно взглянула на Гешу и произнесла торжествующим голосом: – А ты говорил – не сегодня завтра в покойницкую!
– Да ты погоди радоваться, баба Нюра! Может, это у него перед смертью…
– Да пошел ты… – отмахнулась нянечка и убежала за доктором.
Через несколько минут в палату вошел плотный мужчина лет сорока в несвежем халате. Принюхавшись, он повернулся к одноглазому:
– Григорьев, опять курил? Дождешься, что выгоню из больницы за нарушение режима!
– Вадим Вадимыч, – заныл тот, – как же, недолеченного?
– А нарушение режима? – Доктор подошел к окну. – Ну, что там у нас? Неужели приходит в себя?
– Глаза открыл! – подсказала нянечка.
– Глаза – это еще ничего не значит… – Доктор наклонился над больным, посветил ему в глаза фонариком.
Больной вдруг моргнул, приоткрыл пересохший рот и что-то едва слышно проговорил.
– Вот те нате, ерш в томате! – пробормотал доктор и склонился еще ниже. – Никак он заговорил?
