Марина повернулась, подняла с земли свою сумку, пошла сначала медленно, потом, когда вышла к освещенному подъезду, побежала. На автопилоте добралась до квартиры, с облегчением поняла, что Валентина еще нет, в прихожей сняла с себя всю одежду, сунула в пустой пакет, крепко связала его ручки и спрятала за тумбой для обуви. Утром выбросит. В ванной она долго стояла почти под кипятком, не чувствуя ожогов. Потом включила холодную воду. Ступила на пол, встала перед зеркалом – ярко-розовая, с мокрыми волосами, глазами на пол-лица… Кто это? Что со мной сделали? Как мне с этим быть? Как мне все скрыть?
– Господи, – вдруг раздался рядом родной голос. – Я где-то сижу, хожу, занимаюсь всякими глупостями, а у меня в ванной такая красота стоит и сама себе удивляется. Что с тобой, Мариночка? У тебя действительно какой-то изумленный вид.
– Я думала о нас, – честно посмотрела ему в глаза Марина. – Как изменились, повернулись или перевернулись наши жизни.
Он впервые не нашел слов от счастья. Просто взял свое счастье на руки и понес в спальню… Потом они ужинали, он рассказывал о делах, она делала вид, что слушает, ест… Вот и начался обман в их отношениях. Потом они ушли спать, Марина старательно и ровно задышала, дождалась, пока Валентин крепко уснет. Тихо встала, вошла в ванную, закрылась изнутри, включила воду и скорчилась на полу, стараясь не кричать, не рыдать слишком громко… Такая беда с ней сегодня случилась, а она не может поделиться с самым родным человеком…
Глава 19
Валентина металась по камере, задыхаясь от стыда и унижения. Ну, скотина, дебил, поперся «спасать» ее за пять тысяч. Да, она спала с ним в ту ночь. Ей нужен был мужчина, плевать – какой. Хоть памятник Пушкину. Роман – самый подходящий вариант. Он знает ее сексуальные слабости, приложил свои части тела к ее растлению… Они с ним на равной социальной плоскости, в общем, оба изгои. Его грубость и хамство во время близости – то, что надо ей, с ее обугленной душой и ненасытным телом. Они оба друг друга использовали в ту ночь. Ну, разумеется, когда ее разбудили и поволокли сюда за убийство тетки, она подумала о нем. Стучать, закладывать она действительно не любила: это ее уголовный кодекс чести. Поэтому сразу и не рассказала. Она о нем и не вспомнила в этом бреду. Потом надо было подумать. Он мог грохнуть Надежду? Да без вопросов. За кошелек, за тысячу, за что угодно… Могла ли Надежда ему открыть? Черт ее знает. Могла и открыть. Она ж никогда и ничего не боялась. Валентина понятия не имела, что было с ней самой в момент провала, когда он ушел. Она давно уже дошла до такой стадии, когда не запоминала то, что делает в момент приступа наркотической агрессии. Ей бы тетка открыла. И она бы ее задушила. Она носила ненависть к ней, как шахидка взрывное устройство. Конечно, в нормальном состоянии она понимала, что нужно терпеть, что деньги, квартира, имя и слава матери и отчима – это ее шанс, ее полная свобода. Но в конкретный момент, когда чувства обострены до крайности большой дозой, она способна была послать к чертям этот шанс. Ради удовольствия задушить старую змею, которая запросто могла ее пережить. Она никогда не болела. И по справедливости – пусть по Валиной уголовной справедливости, – Надежда не имела права умереть своей смертью. Много чести… Она думала об этом, когда пришел адвокат. Тезка с серебряной головой. Мужчина, чем-то похожий на отчима, только лучше, честнее, решительнее… Не было бы счастья, как говорится, да несчастье помогло. Ну как, при каких обстоятельствах ей могло бы выпасть знакомство с таким мужиком. И решился вопрос: закладывать – не закладывать Романа. Пусть тезка думает, что она убила, но он не должен знать, с какими ублюдками она спит. Но этой твари понадобилось сообщить обо всем всему свету и, главное, Валентину. Если бы можно было выйти отсюда на неделю. Ох, она бы его нашла… Она бы придумала для него казнь. За все. За счастливое материнство в том числе.
– Ветлицкая, на выход. Сестра пришла.
– Кто???
…Они стояли рядом и смотрели друг на друга: Валя – с настороженностью волчицы в осаде, Ирина – с болезненным любопытством, отвращением и робким состраданием. Абстрактным состраданием культурного человека к себе подобному, но загнанному в угол, отверженному, опозоренному, лишенному свободы… Если бы только она не имела к ней отношения – совсем никакого. Но их все называют сводными сестрами! Ее, Иру, оставил любимый отец ради них – этой ужасной семьи… Он жил рядом с Валентиной, наверное, гладил ее по голове, как когда-то родную дочь. Ира тогда скрипела зубами по ночам от безысходности, отчаяния, острой обиды и ревности… Нет, жалость к Валентине никогда не победит всего остального. Тем более – за последнее время Ирина столько о ней узнала… Конечно, она могла убить свою тетю, она могла убить мать, пока никто не знает точно, не убила ли она отца Ирины… Может, она от всех избавлялась по своей преступной сути, из мести, из корысти…
– Здравствуй, Валя, – заговорила Ирина. – Вот пришла тебя навестить. Фрукты принесла, тебе потом передадут, сказали.
– Здравствуй, Ира, – улыбнулась Валентина. – Садись. За фрукты спасибо. Кормят тут не очень, знаешь.
– Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо. Тебя очень беспокоит мое здоровье?
– Беспокоит. Не чужие же люди. Сколько мы не виделись? Лет тридцать?
– Мне было тринадцать, когда отчим тебя привел.
– Значит, и мне столько было. Сейчас – сорок три.
– Выглядишь моей дочкой… Ой, что я говорю. Извини, не хотела обидеть. Просто ты выглядишь моложе меня, уж не знаю, на сколько…
– Глупости. Мне легче ухаживать за собой. Выйдешь, приведешь себя в порядок…
– Может, и выйду. Ира, ты пришла мне что-то сообщить? Ну, не фрукты же принести. Такая возможность у тебя была миллион раз за тридцать-то лет…
– Да. Как тебе известно, мы с мамой в свое время отказались от помощи отца, потом от всех прав на его наследие, архивы… Всем занималась вдова, нас это не интересовало. Сейчас я готовлю иск о передаче мне авторских прав на все, что вышло, выходит, хранится в архиве… Короче, ты поняла.
– Конечно. Раньше вас это не интересовало. Можно спросить, почему сейчас заинтересовало?
– Можно. Потому что, кроме нас с мамой, на свете не осталось людей, способных позаботиться о добром имени отца. Только поэтому.
– А. Поняла наконец. Деньги ни при чем. Только доброе имя вашего папеньки, по которому я могу пройтись своими грязными ногами. Нет вопросов. Как нет моей тети, при которой вам хрен бы что досталось от всего, о чем ты тут поешь. Так что, если меня осудят за ее убийство, с тебя причитается, сестренка. Ты уж передачки мне посылай, а? Я буду гордиться. Это дочь того самого Майорова мне прислала. Угощайтесь, подружки, воровки-убийцы.
Валя рванулась к двери, заколотила в нее кулаком.
– Эй, – окликнула ее Ирина. – Как умер мой отец?
Валентина не повернулась, дверь открылась, ее увели. Затем вывели Ирину.
– Сука! – стонала в камере Валентина, кусая до крови губы. Дело не в иске, дело в презрении: теперь не осталось на свете людей, кроме них с ее мамашей. Ну, конечно, они не люди – Валентина, ее сын, его приемная мать-домработница. И что обидно: так и есть на самом деле. Почему же ей хочется убить эту красивую элегантную даму, которая назвалась ее сестрой? Да ей, Вальке, лучше сдохнуть, чем иметь такую сестру. Как умер ее отец! Да не твое собачье дело. Не с тобой жил, не с тобой умер.
