Во что бы то ни стало я решила идти до последнего. Летела вперед, совершенно не думая о том, что менты наверняка уже подняли тревогу и ищут свой автомобиль. Это неважно, взяв Зубра, с ментами я всегда объяснюсь, и они поймут. А вот если я упущу его, мне будет гораздо труднее доказать, что я не верблюд…
Я видела, как «Харлей» стремительно рванул за поворот. Мне вписаться в него плавно было намного труднее, и я сбросила скорость, насколько позволяла ситуация. Однако все же ехала быстро, и, выворачивая, едва удержала руль. Машина накренилась вбок, пошла юзом, но я все-таки выровняла ее и… Только многолетний опыт водителя и умение ориентироваться молниеносно уберегли меня от неминуемой аварии.
Прямо за поворотом, где начиналась территория дач, был поставлен шлагбаум. Видимо, сильные мира сего, желая отгородиться от суеты простых смертных, поставили его совсем недавно, потому что раньше его здесь не было. Не знал об этом, вероятно, и сам Зубр. Конечно, не знал, иначе не закончил бы свой путь так нелепо.
Тело Вадима скрюченным лежало на земле. Впереди, крутя в воздухе колесами, валялся «Харлей». Впечатавшись на огромной скорости в шлагбаум, он по инерции пронесся вперед, а тело Зубра, врезавшись в трубу, осталось на месте покалеченным.
– Неужели насмерть? – невольно воскликнула я вслух, прыжком выскакивая из «Форда» и подбегая к нему, не забывая держать наготове пистолет.
Я склонилась над безжизненным телом. Накладная борода отлетела в сторону, очки, разбившись, врезались осколками в лицо, но несмотря на порезы, теперь оно было очень узнаваемым. Симпатичный парень и завидный жених, так очаровавший родителей мажорной девочки, неподвижно лежал на влажной после дождя земле. Одежда его была разодрана на груди.
Я осторожно оттянула Вадиму веко и облегченно вздохнула. Он был жив. Но вот тяжесть травм пока оставалась под вопросом, и я боялась его трогать. Тут Вадим издал слабый стон. Я опустилась на корточки рядом с ним и убрала пистолет за пояс.
– Ты… – еле шевеля губами, проговорил он. – Зачем тебе это надо?
– Я просто выполняю свою работу, – невозмутимо проговорила я, доставая телефон и набирая номер майора Авдеенко, а также ноль-три.
Я поехала в больницу вместе со «Скорой». Услышав о том, что я только что сотворила, Жора Авдеенко примчался моментально. Он быстро и внятно объяснил подъехавшим милиционерам, почему я была вынуждена столь грубо обойтись с их коллегой, и меня миновала участь несения ответственности. Принести мне пришлось лишь свои извинения тому самому милиционеру, которого я столь бесцеремонно выкинула из служебной машины и который, сильно обиженный на меня, прикатил вместе с остальной группой. Разобравшись в ситуации, все, однако, повеселели.
– Осталось только признание выбить, и все! – радостно говорил Авдеенко.
– Об этом я позабочусь, – сказала я. – Только предоставь это мне. В смысле, я сама с ним поговорю, первой.
Жора чуть подумал и кивнул, но взялся сопровождать меня в больницу. В первой городской Зубра сразу же поместили в реанимационную палату, куда не пустили никого из посторонних. И только спустя примерно час, когда появился лечащий врач, я смогла с ним поговорить на предмет беседы с Зубром.
– Да пожалуйста, говорите, – как-то обреченно произнес доктор, махнув рукой. – Только кто-нибудь один.
Я получила молчаливое согласие Авдеенко и прошла в палату. Она была крохотной, и Зубр лежал там один, руки и ноги его были забинтованы. Лицо бледное, осунувшееся и какое-то безразлично-усталое. В вене правой руки торчала игла от капельницы. Вместе с нами в палату вошла и медсестра, посмотрела на капельницу и сменила флакон.
Я присела на стул возле кровати и посмотрела в лицо Вадима. Он поймал мой взгляд и криво улыбнулся.
– Вот так все вышло, – еле слышно произнес он. – Очень жаль…
– Без сомнения, – согласилась я.
– Что тебе теперь-то нужно? Работу свою ты выполнила, Боброва защитила. Больше ему ничего не грозит.
– Подтверждение и кое-какие детали.
– Ты же не на ментов работаешь, зачем тебе это? – спросил Зубр.
– В первую очередь для отчета перед клиентом, – слегка покривила я душой, потому что Бобров в принципе пережил бы отсутствие подробностей и письменных признаний Вадима в его преступлениях. Но я не стала говорить, что нередко обмениваюсь услугами с милицией и, памятуя об уговоре с Жорой Авдеенко, сейчас возвращала долг за оказанную им мне помощь.
– Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал?
– Прежде всего свое настоящее имя. Впрочем, я и сама его знаю. Ты Сергей Астафьев, верно?
Зубр молчал, отвернувшись к стене. Потом он неловко повернулся, болезненно скривившись, так как каждое движение, видимо, отдавало сильной болью во всем теле. Он внимательно посмотрел мне в лицо.
– Мне резона просто так с тобой откровенничать нет, – сказал он. – За свою откровенность я на нары отправлюсь. И надолго. Лечить меня за казенный счет никто не станет. Значит, стану инвалидом. У меня позвоночник сломан, я знаю. Следовательно, не то что ходить, а двигаться-то буду с трудом, если вообще выживу. А валяться растением на тюремной шконке до конца дней мне совсем не улыбается.
– На шконку тебе так и так придется отправиться.
– За что? – тут же спросил Вадим. – Убийство Голубева мне сроду не пришьете, Чернышова в живых нет…
– Из твоего пистолета убит Михаил Бобров. То, что ты и Зубр – одно и то же лицо, также известно. Поднимут старые дела, все раскопают. Спецслужбы умеют работать, тебе ли не знать. А уж выбить показания из растения – сам понимаешь.
Зубр молчал, лишь непонятная мне невеселая улыбка плавала на его лице.
– Так что ты хочешь-то? – не выдержала я.
– Я уже сказал: жить овощем не хочу. Да и боли меня ломают, сил никаких нет. Так что если ты мне подсобишь безболезненно отправиться в лучший мир, на прощание, так и быть, поделюсь с тобой кое-чем. Только смотри, с такой работой мы с тобой можем оч-чень скоро там встретиться, – усмехнулся он.
– Ничего, я постараюсь оттянуть этот момент, – спокойно ответила я. – То есть ты хочешь смертельную дозу морфина?
Зубр молча кивнул, лицо его снова скривилось. Я молча вышла и отправилась в ординаторскую. Найдя там врача, коротко передала ему наш с Вадимом разговор.
– Соглашайтесь! – махнул рукой врач. – Он все равно не жилец. Травмы, несовместимые с жизнью. Множественные переломы, разрывы внутренних органов. Его даже оперировать бесполезно. Он протянет от силы несколько часов, не больше. Морфин я ему дам, только не смертельную дозу, конечно, а так, чтобы страдания перед кончиной облегчить. А он пусть думает, что это избавительная инъекция…
Выслушав расклад, я кивнула и возвратилась в палату.
– Заметано, – сказала, усаживаясь на тот же стул. – Будет тебе морфин. Обещаю.
