– Не уходи… Возьми меня… Хочу быть с тобой, с ним – не хочу… Ты не такой, как все, ты хороший, умный… ты красивый… возьми меня, я буду хорошей женой, верной женой… – бормотала она, обнимая опешившего от неожиданности парня.
– Постой, погоди! Гульнара, ты что – сбежала? Из дому сбежала?!
– Да, да… Мать шепнула – ко мне Расул сватов хочет заслать. Не хочу с ним, хочу с тобой. Возьми меня… – Она жарко дышала и плакала.
Теперь стало хоть что-то понятно. Расул прислал к Гульнаре сватов. Не было ничего удивительного в том, что девушка, чьего мнения никто и не спрашивал, всем сердцем противилась этому браку: всему кишлаку был известен суровый нрав этого сорокалетнего обрюзгшего человека, всегда смотревшего на мир щелочками глаз, из которых источались злоба и недовольство всем подряд. Всему Голиблару, да и другим окрестным селениям, было известно, что у Расула крутой нрав: по улицам ходил он всегда с нагайкой, засунутой за пояс, а три его жены были настолько запуганы и забиты, что сильно походили на слабоумных. Поговаривали, что Расул бьет жен смертным боем, и все за то, что ни одна из них не смогла родить ему ребенка: несмотря на свои сорок лет, этот человек был бездетен. Не потому ли он решился заслать сватов к юной красивой Гульнаре?
В том, что Сабит, еле сводящий концы с концами, с радостью отдаст этому зверю свою родную дочь, Юрий не сомневался: за невесту полагается большой калым, а Расул был самым зажиточным жителем кишлака. Счет его баранам и овцам, не говоря уже о конях, которые ценились особенно, шел на сотни. Продать такому жениху своего ребенка, пусть и всего только в качестве очередной жены, – большая честь для такого бедняка, как Сабит.
– Увези меня… спаси меня…
Голова у Юры шла кругом, а руки сами собой уже обнимали горячее, это чувствовалось даже через рубашку, тело Гульнары. Девушка прижалась к нему, а он, ощутив щекой прикосновение тугой и гладкой, как шелковый канат, черной косы, вдруг подумал с отчаяньем: «Господи, да я же люблю ее! Больше жизни люблю, больше самого себя… что же нам делать, помоги нам, господи!»
– Если ты не возьмешь меня, то меня убьют, – как бы довершая содеянное, прошептала Гульнара, доверчиво прижимаясь к нему. – Дома мать убьет, отец убьет. За то, что опозорила их. И Расул убьет – за то, что сбежала. Он камчой жеребенка надвое может перешибить. Он и тебя убьет…
Укрывшись в тени пирамидальных тополей, они сели рядышком и долго решали, как им быть. Опасность была слишком велика, чтобы решиться отправиться в путь так, как есть. Было решено, что Гульнара расплетет волосы (Юрий сам обрезал их большим дорожным ножом), покроет свое свежее лицо пылью, перекинет через плечо переметную суму – в общем, будет изображать мужчину. Так, выдавая себя за попутчиков, они постараются добраться до Ташкента. А там… там что-нибудь придумается. Столица все-таки.
– Только пешком пойдем, – предупредила Гульнара. – В автобус я не сяду. Там много знакомых, меня могут узнать…
Наивные мысли, еще более наивные надежды! Но они искренне верили, что смогут спастись от судьбы. Две недели они шли по пыльной дороге, когда верхом на Айране, когда пешком, иногда, чтобы дать коню попастись, присаживались на редких лужайках у ручья, сняв запыленные сапоги, и тогда Юра рассказывал ей о России. Когда наступала ночь – ложились спать, расстелив под собой попону, и в прохладные степные ночи согревались теплом друг друга…
Так провели они четырнадцать ночей, а на пятнадцатую их настигли люди Расула.
– Налетели с нагайками, подняли нас, сонных, покидали через седла и увезли обратно в Голиблар. Как оказалось потом, на наш след вывел Айран: его хозяин поднял шум на всю долину, и кто-то из путников сказал ему, что похожего жеребца видели на ташкентской дороге. Так они вышли на нас…
– Так, и что же было потом?
– Потом… Ужас, кошмар – нет слов, чтобы описать, что было потом! Нас привезли в дом к Расулу. Гульнару я с того момента не видел, а меня избивали каждый день… избивали, выгоняли на работу – я рыл у него во дворе яму, Расул говорил, что я копаю сам себе могилу, хотя потом оказалось, что я рыл выгребную яму… потом я строил сарай, снова что-то рыл и копал, обмазывал глиной… Жил в каком-то колодце, меня спускали туда на ночь, давали черствую лепешку и сушеную дыню с водой – это была вся моя еда… Это было настоящее рабство.
– А Гульнара?
– Ей пришлось еще хуже. Ее тоже избили, но самое страшное даже не это. А то, что Расул все же женился на ней. Я сам видел эту свадьбу – из-за сарая, который строил тогда… видимо, желание обладать моей Гульнарой у этого зверя было сильнее, чем тамошнее представление о чести, ведь по азиатским законам Гульнара считалась опозоренной, на таких там не женятся… На ней было тяжелое расшитое покрывало, она сидела между тремя другими женами… и была увядшая, бледная, поникшая, как цветок… А потом я слышал ее крики. Каждую ночь! Ему мало было обладать ею, он хотел, чтобы моя девочка страдала! Потом, через много лет, она мне рассказала, что тело ее в ту пору было все синее от его побоев… Он бил ее сам и заставлял бить своих слуг… А потом еще и те, другие жены. Они тоже не упускали случая поиздеваться над Гульнарой. Может быть, вымещали на ней свои несчастья – не знаю…
– И чем же все закончилось?
Юрий провел руками по лицу, словно снимая с него невидимую паутину.
– Закончилось… Это и до сих пор не закончилось… Если вы имеете в виду, как я оттуда выбрался… Это случилось почти через год. За все это время я видел Гульнару не более трех раз, да и то мельком.
…Однажды ночью, изможденного и исхудалого, его подняли из ямы, где он жил, вернее сказать, ночевал, когда хозяин милостиво позволял своему рабу отдохнуть несколько часов. Подняли, вывели за дувал – высокие, больше человеческого роста, ворота.
– На, – один из батраков Расула швырнул Юрию увязанную в узел одежду и еще какой-то сверток, который тот принял сначала за упакованную в тряпки куклу. – Забирай своего щенка и сам убирайся! Убить бы тебя, как собаку, да хозяин мараться не захотел. Иди! – И напоследок дюжий батрак пнул его босой ногой в лицо.
Ворота закрылись. Юрий с трудом поднялся с земли, сплевывая сухую пыль. Развернул узел с одеждой, натянул на худое тело рваный свитер и джинсы. Тронул второй сверток – и отдернул руку, услышав тонкий, почти щенячий писк…
– Не буду рассказывать, как я пробирался к русской границе. Без денег, почти без документов – с одним только удостоверением Союза художников, с грудным младенцем на руках! Как Аня тогда не померла, почему выжила – не знаю… я ей соску сделал из тряпочки и жеваного хлеба. Пять дней мы шли, а на шестой нас подобрали русские миротворцы, возвращавшиеся из Афганистана. Через день меня с дочерью довезли до госпиталя, где мы пролежали месяц… а потом мы вернулись в Тарасов. Восемь лет я и дочь прожили вдвоем – чтобы не травмировать ее психику, я придумал историю про ее маму, которая погибла в горах. А потом в нашей жизни появилась Елена…
– Которую ты едва не убил.
– Это неправда! Я всего лишь защищался.
