На Марианнин изысканный вкус, сериалы подчас действительно были довольно примитивны, но завораживали красотой кадра и обещанием большого счастья. Бабушка, иногда увлекавшаяся сюжетной линией, даже вздыхала, сморкалась в платочек, но Мэри твердо знала, что в конце все будет хорошо: все потерянные дети найдутся, все злодейки получат по заслугам, все невесты выйдут замуж… Она, как могла, рассказывала все это Бабушке, но добрая старушка только крепче прижимала ее к себе, чего Марианна, по правде сказать, терпеть не могла. Но терпела из уважения к Бабушке, хотя потом, когда серия заканчивалась, долго дергала хвостом и приглаживала вздыбившуюся от фамильярности шерсть…
Марианна обошла свои владения, с высоты забора покосилась на известного всей округе бродячего кота Василия, валявшегося под кустом смородины, — в хорошем настроении Мэри звала его иронично Бэзил, в плохом нещадно била по наглой морде когтями, — проверила, не помечены ли чужаками любимые места отдыха…
Июньское солнце пригревало, хотелось тоже завалиться куда-нибудь под куст и поспать… Но тут на крылечко потихоньку вышла Бабушка. Несмотря на жару, она куталась в вязаный платок, мелко переступая ногами в меховых тапках. С трудом села, отдышалась.
— Ох, день-то какой теплый будет, — еле слышно проговорила Бабушка. — Мэричка, иди сюда, ко мне.
Марианна подошла, покрутилась у бабушкиных ног, вспрыгнула на колени. Она чувствовала, как из старушки потихоньку вытекает жизнь, пыталась как-то помочь ей, согреть зябкие руки…
— Что, хорошая моя, поесть хочешь? — Бабушкин голос, совсем слабенький, услышал и Жук. Собственно, услышал он только слово «поесть» и с готовностью подбежал к крылечку, гавкнул приветственно.
— И ты, Жучок, тут? — Бабушка закашлялась. — Сейчас посижу, подождите, вынесу вам поесть.
— Да ладно, Бабушка, успеется, — сконфузился Жук, что есть духу замельтешив хвостом. — Чего там, еще рано…
Мятные пряники
Катя приехала на Ленинградский вокзал в 9.40. Пока переехала на Белорусский, ушла последняя электричка, пришлось ждать конца перерыва, слоняться по привокзальной площади, попить чаю в замызганном кафе.
Она снова и снова перечитывала бабушкину телеграмму, уговаривала себя: старушка просто обиделась на то, что внучка долго глаз не кажет, вот и сочинила такой грозный текст. Но в глубине души знала, что не стала бы бабушка так шутить.
Сердце сжималось. После гибели родителей Катя до сих пор не могла расстаться с чувством жестокого сиротства, хотя дела и жизненные передряги порой заслоняли его — но лишь на время.
Иногда посреди самого обычного дня, а чаще ночью она вдруг абсолютно явственно вспоминала мамину улыбку или отцовскую привычку поднимать очки на лоб, а потом долго искать их… Глаза щипало, ощущение сквозной дыры в груди, через которую дует холодный ветер, охватывало с такой силой, что она поднималась, шла на кухню, включала чайник, забиралась с ногами на стул, брала в руки первую попавшуюся книжку — лишь бы отвлечься, переключить сознание… Утешить ее умел только Алексей, стоило ему пришлепать вслед за ней на кухню, заспанному, лохматому, и крепко обнять, шепча какие-то совсем неподходящие слова… Но теперь он, наверное, точно так же утешает Веронику. Хотя представить себе красавицу и умницу сиротливо сидящей на ночной кухне просто невозможно. Но, может быть, и у нее есть свои тяжелые минуты?
Она попыталась представить Веронику плачущей, растерянной, обиженной — ничего не выходило. Победительная улыбка, уверенность, цепкий взгляд — Катя всегда завидовала таким женщинам, но понимала, что ей этого не дано. Она не умела нравиться, показывать себя в выгодном свете, демонстрировать свои таланты. Алешка и разглядел-то ее как-то случайно — сам говорил, на экзамене по физике. Она отвечала нестандартно, свободно, так, что ее слушали не только члены приемной комиссии, но и трепещущие за своими столами абитуриенты. Она и чувствовала себя свободно — любимый репетитор Алексей Андреевич сумел передать ей не только умение решать задачки и запоминать формулы. Он сам был влюблен в физику и прививал эту любовь школярам, которые готовы были слушать… Но после экзамена Катя снова превратилась в тихую мышку со светло-русой косой, завязанной простой лентой.
И когда Алексей подошел к ней после, предложил погулять по Ленгорам, сначала отнекивалась. Она просто тогда напугалась — высокий, красивый, с длинными вьющимися волосами парень, с которым она и не знала, о чем говорить… Но потом все оказалось легко и просто. Он вообще оказался легким, Алешка, легким и талантливым во всем. И когда после матмеха вдруг загорелся компьютерным дизайном, и когда решил, что самое перспективное дело сейчас — реклама, и легко перешел в крупное рекламное агентство Петербурга, и ее перетащил за собой… Да, было время, когда он ни на день не мог с ней расстаться. И вот оно прошло…
Мысли ее разрывались между надоевшими воспоминаниями и тревогой за бабушку… Два с половиной часа в электричке Катя едва выдержала, ежеминутно поглядывая на часы. Сидящий напротив не слишком трезвый мужик все пытался заговорить с ней. Но она отделывалась односложными ответами, так что в конце концов он обиделся и захрапел, привалившись к окну.
Знакомую дорогу от станции она пролетела в десять минут, хотя обычно шла дольше, наслаждаясь парным деревенским воздухом, запахом листвы яблонь и вишен, тянущих к ней листья сквозь заборы, наивным вьюнком, заплетавшим придорожные сорняки. Сейчас ей было не до пасторальных картин, почти задыхаясь, Катя вбежала в старенькую калитку.
Дверь в дом была распахнута настежь, в проеме колыхалась тюлевая занавеска. Из-под крылечка, потягиваясь, вылез Жук, брехнул для порядка, но тут же узнал, подбежал, норовя облапить и поцеловать.
— Здравствуй, здравствуй, Жучок, я тоже рада! — Катя потрепала пыльный загривок. — Где бабушка?
— Бабушка дома, лежит, наверное, — пригорюнился Жук. — Все болеет.
Мимо занавески из двери скользнула Марианна, посмотрела зеленым глазом на приезжую, принялась тщательно причесываться.
— И ты тут, Мурочка! Привет! — Катя поднялась на крылечко, вытянув шею, заглянула в дом. — Бабуля, ты где? Я приехала!
Марианна не удостоила вниманием очередную фамильярность, но все же не усидела, протекла в дом вслед за Катей.
Шторы оказались задернуты, со свету в доме было темновато, и Катя не сразу разглядела на кровати бабушку, укутанную в одеяло и укрытую сверху теплым платком. Седая голова, бледное сморщенное лицо почти не выделялись на белой наволочке.
— Катюша, внученька, приехала все-таки, — прошелестела бабушка. — Ну, обними меня…
Катя подошла, обхватила невесомое облачко, в которое превратилась бабушка.
— Ты что же, не ешь совсем, да? — сдерживая слезы, сказала она сердито. — Я вот тебя буду ругать, разве так можно?
— Не шуми, я ем, ем, — слабо улыбнулась бабушка. — Только не в коня теперь корм…
— Ничего она не ест, — наябедничала Марианна. — Молока попьет, и все. А суп только нам с Жуком варит.
