— А что, могут и другие сыскаться?
— Могут. Уже сыскались. Как раз сейчас у нас очередной головняк нарисовался.
— Что за головняк?
— С сиськами! Юльку Нежданову помнишь?
— Референтшу Литвы? Видел пару раз. Но издалека.
— Ага, референтшу, — хмыкнул Сан Саныч. — По сексуальным связям с общественностью.
— И чего Юлька?
— Эта тварь, мало того что пытается кинуть нас на бабки, так еще и дала согласие на сотрудничество со следствием.
Зеча пожал плечами:
— Видимо, потому и дала, что кинула.
Харлампиев усмешки не оценил. Тщательно взвешивая и дозируя слова, дабы ненароком не сказать лишнего, он принялся обрисовывать сложившуюся ситуацию:
— Через неделю у Литвы начинается суд по первому эпизоду. Ему намереваются пристегнуть мошенничество.
— Не самая жуткая статья, — заметил Зеча.
— Не самая. Но они намереваются влепить ему реальный годик-другой, после чего, уже не торопясь, станут примерять поочередно все до сей поры нераскрытое. Начиная с убийства Улофа Пальме.
— А кто это?
— Да так, чухонец один, — ухмыльнулся Харлампиев, подумав про себя с досадою: «Боже! С какими дегенератами приходится иметь дело!» — Короче, возвращаясь к нашему головняку с сиськами. Нежданова заявлена свидетелем стороны обвинения. Поэтому к началу процесса, то бишь крайний срок — через шесть дней, она должна вернуть нам деньги. После чего выбыть из списка свидетелей по причине безвременной скоропостижной кончины. При таком раскладе ты и твой кореш получите свою долю и все претензии по Севе Гаю с вас будут сняты.
— А при другом раскладе?
— А при другом, боюсь, я не смогу сдержать «синих» в их праведном гневе и намерении организовать правилово тебе и твоему напарнику.
— Никак ты пугать меня вздумал? — прищурился Зеча.
— Тебя, может, и не напугаю. А вот у приятеля твоего, у Бугайца, жена молодая, детишки имеются. Опять же дочка тяжело болеет.
— А откуда ты?…
— Неважно. К слову, можем подсобить. С лечением.
— Спасибо. Сдюжим как-нибудь. Без помощников.
— Как знаешь. Наше дело предложить, — криво усмехнулся Харлампиев. — К чему бишь я? Ах да! Вот приятелю твоему есть за кого бояться. Ты же знаешь: «синие» — они сплошь отмороженные. Натуральное зверье.
А вот за это Зече можно было и не напоминать. Он и без того прекрасно знал, какие хлопоты, осерчав, способен организовать Сан Саныч. Внутри у Зечи все буквально забурлило от злости, однако он счел за лучшее ответить вежливо:
— Хорошо. Где сейчас Нежданова?
— До вчерашнего дня ее эскапэшники сторожили. А со дня на день ее другое ведомство под крылышко взять должно.
— Какое?
— Тебе какой телефончик лучше дать: служебный, мобильный, домашний? Ну, чего набычился? Шучу я, не видишь, что ли? «Гоблинам» ее передают. У тебя ведь именно там свой человечек прижился?
— Не твое дело.
— Мое, мил-человек. Вернее, наше. Общее.
— Я тебя услышал. — Зеча поднялся из-за стола и боковым зрением приметил, как практически одновременно с ним встал и неторопливо двинул к выходу безликий человек, до этого битый час сидевший за клистирной чашечкой кофе. Человек сей, еще когда только входил в бар, обменялся коротким приветственным взглядом с телохранителем Харлампиева. После чего, собственно, Зеча и взял его на карандаш.
— Сан Саныч, ты передай своим парням, что провожать меня не нужно. И таскаться по городу за мной хвостом — тоже. Рвать когти и уходить в леса в мои планы не входит. Пока не входит.
— Хорошо. За тобой таскаться больше не будут. А вот за тещей Бугайца и за сынком его все-таки присмотрят. Так, на всякий случай.
— Ну и сволочь же ты, Харлампиев! — сурово играя скулами, сказал Зеча.
— Жизнь такая! Опять же, на каждый чих не наздоровкаешься…
* * *
К вечеру Андрея отпустило. Полегчало настолько, что он даже нашел в себе силы сесть за руль и потащиться сквозь пробки на тьмутараканный север. Именно в тех краях находился госпиталь ГУВД, и, поскольку у Мешка внезапно образовалась масса свободного вечернего времени, он решил проведать Павла Андреевича.
Они встретились за полчаса до вечернего обхода и, дабы не вести разговоры при посторонних, а помимо верховного «гоблина» в палате обитала парочка болезных (судя по почтенному возрасту — ветеранов еще НКВД), вышли в просторный холл и уселись в кресла, подальше от бубнящего общакового телевизора…
— …Ну, Колька! Ну, орел! А ведь я чувствовал: выйдет, выйдет из парня толк! — восхитился Жмых, когда речь зашла о «личном сыске», проведенном молодым. — Помяни мое слово: вырастет когда-нибудь из нашего Лоскуткова второй Лоскутов
[14]
. Вот только дурь повыветрится, так сразу толк и попрет.
— Чтобы милицейские сводки внимательно читать, много ума не надо, — буркнул не разделявший столь диких восторгов Мешок. — Помнится, еще совсем недавно я слышал от вас несколько иную оценку умственных возможностей и служебных перспектив нашего корнета.
— А я от тех слов и не отказываюсь. И по-прежнему уверен, что Лоскуткова нужно гонять и дрючить. Дрючить и гонять! Тогда и результат проявится. Потому что у молодых уязвленное самолюбие в конечном итоге обязательно перевешивает здоровый прагматизм. Вот увидишь, после этого случая он теперь землю носом рыть будет!
— Уже. Бьет копытом, землю роет молодой сперматозоид.
— Нехай бьет. Ладно, ты мне лучше за главное скажи! Что там у вас с Наташей?
— Северова сегодня вышла на работу. Рапорт об уходе писать отказалась.
Павел Андреевич задумчиво потер лоб.
— У меня складывается ощущение, Андрей, что мы с тобой чутка поторопились. С навешиванием ярлыков. Натаха, при всех своих закидонах, девка неплохая. Из-за одной любви к деньгам или просто так, из любви к искусству, она крысить не станет. Только по какой серьезной, глобальной причине.
— А если у нее таковая и в самом деле имеется?
— Вот нам с тобой и следовало сначала девку выслушать. Оно ведь, сам знаешь как: «поговорили — полдела сделали»… В общем, переговори с ней, Андрюха. Но только нормально, по-человечески. Без этого твоего надрыва.
— Я считаю, что в сложившейся ситуации вызывать Натаху на откровенность и беседовать с ней по душам — преждевременно и нецелесообразно, — твердо сказал Андрей.
— Почему?
— Да есть тут у меня одна задумка… К тому же она сейчас в таком разобранном состоянии, что нормального разговора все равно не получится. Северова меня разве что в открытую не посылает. Но зато глумится — по полной.
