Ничего не ответил молодой жене Ван дер Роде, только стал мрачнее тучи и вышел вон из горницы.
А Катерина с того дня стала болеть и чахнуть, словно кто-то сглазил ее.
Увяла ее молодая красота, поблекли щеки румяные, посеклись волосы кудрявые. Вскорости перестала она вставать, а к Рождеству померла. А перед смертью просила мужа, чтобы берег ее первенца да не подпускал бы к нему ту немую колдунью с дикими волчьими глазами.
А маленький Иоганн, Ваня по-русски, как начал подрастать, все ходил играть с Алениной дочкой, хоть и была та его старше. Девочку ту, как и мать, звали Аленой, и глаза у нее были материнские – то ли волчьи, то ли рысьи.
Отец поначалу не велел Ване знаться с Алениным отродьем, а тот его и слушать не хотел, чуть что, убегал играть с маленькой Аленкой.
А потом уж Ван дер Роде и запрещать не стал: вдруг, думает, по детской дружбе Алена-меньшая, дитя неразумное, выболтает Ване материнские тайны?
Годы шли, подрастал незаметно маленький Ваня, и Алена меньшая росла. И все они вместе играли, как брат с сестрой.
А как-то пришли к ним в имение странники из дальних мест, калики перехожие. Было их человек пять или шесть. Главный промеж них одноглазый, ростом большой, волосом черный, на цыгана либо на сарацина похожий. А еще был с ними мальчик лет пяти, с круглым и гладким лицом, с голубыми, как васильки, глазами.
Взрослые по домам ходили, милостыню просили да рассказы чудные рассказывали – про дальние края, про Персию и Туретчину. Про то, какие там люди живут, какие чудеса есть в тех краях.
А мальчик маленький, что с ними был, пришел на лужок, где дети играли, и стал чудные чудеса показывать. Высыпал перед собой камушки простые – и сделалась из камушков гора высокая, а на горе дома красивые. Бросил на ту гору несколько травинок – и зацвели меж домами сады зеленые, тенистые. Зачерпнул из ручья водицы, брызнул на горку – и потекли средь садов ручейки звонкие, забили фонтаны многоцветные. Положил на самый верх своей горки шишку сосновую – и сделался из нее храм чудесный, невиданный.
Дети вокруг него столпились, глядят на такое чудо, дивятся.
А тут и Ваня, господский сын, подошел, глянул на горку чудесную – и обомлел. А тот мальчик с глазами васильковыми его увидал, сказал что-то на чужом языке и пошел прочь со двора.
И Ваня за ним пошел. Идет, ничего вокруг себя не видит, как будто околдованный.
Недалеко, однако, они ушли: увидала их Алена-старшая, покойного Степана Тимофеевича жена невенчанная, бросилась следом, налетела, как коршун, схватила маленького Ваню, к себе прижала, а того мальчонку с васильковыми глазами прогнала.
Увидел это хозяин, Иоганн Ван дер Роде, рассерчал сильно, подскочил, накричал на Алену: что, мол, сына моего единственного пугаешь? Он и так растет робкий да застенчивый. Я тебя у себя приютил, кров и пищу дал – так-то ты мне за мое добро платишь?
А Алена взглянула на него, как на дитя малое, неразумное, и сказала:
– Волки вокруг ходят, на дитя твое скалятся – а ты собаку сторожевую ругаешь!
Ничего не понял Ван дер Роде, только сильно удивился: до того молчала Алена, а тут вдруг разговорилась!
Однако отступился, не стал ее больше ругать.
А ночью страшное дело сделалось: набежала из темного леса стая волков, к самому господскому дому подошла. Собак дворовых волки загрызли, а которых не загрызли, тех распугали и прямо в сени пробрались. Впереди всех черный волк, огромный да одноглазый, глаз его как уголь горит, из пасти пена капает.
Слуги перепугались, в людской заперлись, боятся нос высунуть, крестятся да трясутся.
А волкам до слуг дела нет, волки дверь грызут, хотят на хозяйскую половину пролезть.
Дверь-то крепкая, дубовая, волки от злости рычат, да одолеть ее не могут.
Тут хозяин, господин Ван дер Роде, разъярился.
– Что за место такое, где дикие волки в господский дом могут ворваться? Что за слуги у меня, что простых зверей перепугались?
Схватил он шпагу офицерскую, в сени выскочил и на волков напал.
Все волки хвосты поджали, на улицу выбежали, один черный, одноглазый на хозяина наступает. Пастью щелкнул, шпага тонкая враз и переломилась.
Думал господин Ван дер Роде, что смерть его пришла – да вышло-то еще хуже.
Откуда ни возьмись в сенях появился Ванечка, сынок господский единственный.
Видно, выходил на двор да задержался.
Одноглазый волк к нему подскочил, на пол повалил, пасть раскрыл, вот сейчас загрызет…
Схватил Иоганн Ван дер Роде пищаль заряженную, запалил фитиль да выстрелил в одноглазого волка. Точно в голову целил – чтобы, не дай бог, в дитя родное не попасть.
А тому ничего не сделалось – то ли пищаль плохо заряжена, то ли волк от пули заговорен.
Ванечка лежит ни жив ни мертв, крикнуть и то не может – от страха голоса лишился. Отец его пищаль отбросил, хочет голыми руками страшного волка от сыночка оттащить… да где ему! Силен волк одноглазый страшной, неодолимой силой!
И тут выскочила в сени Алена-старшая, Степана Разина жена невенчанная, с казацкой саблей в руках. Взмахнула саблей – и отсекла одноглазому волку голову.
Откатилась голова в угол, глазом горящим крутит, зубами скалится, туловище косматое в другой угол отлетело…
Да тут и погас глаз волчий, и пасть закрылась.
Смотрят Иоганн да Алена – нет в сенях волка, а лежит человек с головой отрубленной, черный да одноглазый, то ли на цыгана похожий, то ли на персиянина.
– Правду ты, Алена, давеча насчет волков сказала! – вымолвил господин Ван дер Роде. – Ты-то сказала, да я тебя не понял, чуть через глупость свою сыночка не лишился!
А Алена ничего не ответила – забрала саблю казацкую и в свою светлицу воротилась, где она с малой дочкой жила.
Наутро вышел господин Ван дер Роде умываться, глянул в зеркало серебряное – а у него все волосы враз седыми сделались.
После того начал он быстро стареть. Сила его ушла, глаза потухли, видно, забрал у него живые соки одноглазый оборотень.
Понял он, что недолго ему на свете жить, и одна только мысль у него осталась – вырастить сына своего, Ванечку, женить на хорошей девушке из знатной семьи да дождаться внуков.
А Ванечка уж подрастает, да только ни на одну девушку смотреть не хочет, кроме Алены-меньшой, с которой вместе он рос.
– Либо, батюшка, жени меня на Алене, либо останусь я один! Другая жена мне не нужна!
