– Что это такое? – сердито проговорила Ольга Васильевна. – Это что – вы так шутите? Так вот скажу вам, что это свинство! Я не сплю вторые сутки, на мне несколько десятков тяжелых больных, так что с чувством юмора у меня сейчас неважно…
– Неважно? – переспросил мужчина, спрыгнул с каталки и неожиданно схватил Королькову за воротник голубого халата. – У меня с этим тоже неважно! Главное, у меня нет времени на шутки, так что лучше сразу признайся, что она тебе сказала.
– Кто сказала? Что сказала? – испуганно вскрикнула Ольга Васильевна. – Отпустите меня сейчас же! Что вы себе позволяете?
– Вот скажешь – и я тебя отпущу! – процедил мужчина, нависнув над врачом, как черная скала.
Королькова почувствовала его дыхание – запах пива, чеснока и жевательной резинки.
– Ничего не понимаю! – Ольга Васильевна попыталась вырваться, в панике бросила взгляд в сторону приемного покоя, но там не было ни души, а рука незнакомца сжала ее ворот еще сильнее.
– Ничего не понимаю… – повторила Королькова гораздо тише. – Чего вы от меня хотите?
– Ты что – непонятливая? – мужчина скрипнул зубами. – С виду не скажешь! Что тебе сказала перед смертью старуха?
– Ка… какая старуха? Я не понимаю, о чем вы говорите!
– Да все ты понимаешь! Что сказала перед смертью старуха, которая померла вчера ночью?
– Русланова? – переспросила Ольга Васильевна.
– Ну да… домработница старика!
Ольга Васильевна совершенно растерялась.
Ей казалось, что все это происходит не на самом деле, не наяву.
Может быть, она все же заснула в ординаторской и все это ей только снится?
Но нет, во сне не может быть такой боли в перехваченном воротником горле, во сне не может быть такого ужаса, не может быть этого отвратительного запаха…
Но наяву не может быть такого абсурда, такой вопиющей бессмыслицы. Кого могут интересовать бредовые предсмертные слова нищей старухи?
Впрочем, сама Русланова наверняка считала их очень важными и не успокоилась, пока Ольга Васильевна не пообещала передать их ее родственнице…
– Последний раз спрашиваю! – напомнил о себе мужчина.
Перехватив воротник халата левой рукой, правой он вытащил из кармана какой-то узкий темный предмет. Раздался щелчок – и из непонятного предмета выскочило узкое сверкающее лезвие.
Ольга Васильевна почувствовала холод внизу живота.
Она представила, как это лезвие вонзается в ее тело, проникает сквозь кожу, сквозь мягкие ткани, разрушает брюшную стенку и превращает внутренние органы в кровавое месиво… ей десятки, сотни раз приходилось видеть такое месиво, приходилось бороться за жизнь людей с тяжелыми колотыми и резаными ранами, и она знала, как трудно удержать раненого на тонкой грани жизни и смерти…
– Последний раз спрашиваю – что сказала старуха? – прошипел мужчина, и кончик ножа прикоснулся к животу врача.
– Пожалуйста, не надо! – взмолилась Королькова. – Я скажу, только дайте мне вспомнить… и если можно, уберите нож, он мне действует на нервы…
– Ну смотри, Айболит, я тебе верю! – с негромким щелчком нож сложился, но рука, сжимающая воротник, натянула его еще сильнее, еще безжалостнее.
Ольга Васильевна зажмурила глаза, пытаясь вспомнить слова умирающей старухи. Опустив веки, она хотя бы не видела этого страшного человека, но по-прежнему ощущала его руку на своем горле, по-прежнему чувствовала его отвратительное дыхание, и от этого память отказывалась повиноваться.
А сейчас от ее памяти зависела сама жизнь…
Она записала предсмертные слова Руслановой, чтобы передать их ее родственнице, но после этого выкинула ставшую ненужной бумажку, и теперь приходилось надеяться только на память. А память отказывалась служить ей после многочасового дежурства…
Ольга Васильевна беззвучно взмолилась – только бы вспомнить, только бы вспомнить…
Она снова услышала едва различимый голос старой женщины, тихий, как шорох ветра в осеннем кустарнике. Тихий – но взволнованный, напряженный, озабоченный…
Что же она сказала?
Какую-то ерунду, бессмыслицу.
Карлики… нет, не карлики… может быть, пигмеи? Нет, какое-то другое слово… ах да – лилипуты! Конечно же, лилипуты, и потом еще какое-то число…
Ну конечно! Это число – двадцать шесть! День рождения ее сына Коли, двадцать шестое августа!
И Королькова уверенно проговорила:
– Лилипуты двадцать шесть!
– Точно? – В голосе мужчины прозвучало удивление. Еще бы, эти слова действительно казались совершенно бессмысленными.
– Точно? – повторил он, сильно встряхнув женщину. – Ты ничего не путаешь?
– Точно, – выдохнула Ольга Васильевна. – Отпустите меня, вы же обещали!
– Мало ли, что я обещал! – страшный человек осклабился, в его руке снова появился нож.
Но в это мгновение совсем рядом с ними раздвинулись двери лифта, и в коридор, смеясь и разговаривая, вышли четыре человека – две молодых сестры из приемного покоя и два дежурных санитара из реанимации. От всех четверых заметно припахивало спиртным, голоса звучали неестественно громко.
– Твое счастье! – прошипел мужчина в самое ухо Корольковой. – Но смотри, сучка, если ты меня обманула – из-под земли достану! – с этими словами он отпустил ее воротник и быстро зашагал к выходу из приемного покоя.
Ольга Васильевна привалилась спиной к стене и жадно хватала ртом воздух, пытаясь отдышаться.
Одна из сестер заметила ее, увидела бледное перекошенное лицо и, по-своему оценив его выражение, перешла в атаку:
– А что – на пять минут отойти нельзя? Что случилось – земля перевернулась? Да за такие гроши кто будет работать? Да я видела, вы тут сами хахаля принимали!
Ольга Васильевна отмахнулась и побрела к лестнице.
В полной прострации Вета доехала до дома и возникла на пороге квартиры без пяти семь.
Свекровь не отиралась в прихожей, она крутилась на кухне, оттуда раздавался ее громкий голос, и муж что-то отвечал, смеясь. Вета вяло удивилась присутствию мужа дома так рано и поймала себя на мысли, что лучше бы он пришел попозже, она тогда легла бы в постель, и если не заснула, то отвернулась бы лицом к стене, чтобы не пришлось разговаривать. Она так устала за последнее время, что лень было шевелить языком. И вообще все было лень – ходить, разговаривать, заниматься домашними делами. Может быть, она заболевает? А что, подхватила какой-нибудь вирус, очень даже возможно…
Вета глубоко вдохнула и открыла дверь кухни.
– А, Веточка, добрый вечер! – обрадовалась свекровь.
В другое время Вета очень бы удивилась. Как уже говорилось, свекровь никогда не отвечала на ее приветствие – ни утром, ни вечером. Но чтобы самой поздороваться – этого и вовсе никогда не было. И Ветой свекровь никогда ее не называла, говорила «Ивэ-этта», да еще нарочно произносила медленно, врастяжку.
