Я шла по коридору почти вприпрыжку. Дура! Пожалела мужика, ну да. Нужна ему моя жалость, как собаке бархатный кафтан. Аж с лица сбледнул, бедолага. Не знал, как и выкрутиться. Не был бы таким самолюбивым — убежал бы.
Плохо, что работу я потеряла. Однозначно. Ада Корниш потеряла ее при таких же обстоятельствах. С другой стороны, а и хорошо. Мне эта работа осточертела хуже горькой редьки. Я давно ее переросла. Но все боялась себе признаться. А не зря у меня при каждой ссоре выскакивало это желание — уйти куда глаза глядят. Надо верить не подружкам, а себе.
А чем заняться, я найду. То есть мне и искать не надо. У меня княжество. Вот им и займусь. Там от меня точно больше пользы будет, чем от потакания нелепым прихотям одного придурка. И чего я столько лет находила в нем?
С княжеством, конечно, засада. Там вся управляющая команда под этим засранцем стыдливым. Хотя… А обойдусь я без него. Я просто разыщу Макса. Благо мне теперь ничто не мешает заделаться нормальной княгиней, нарожать выводок княжат и жить в свое удовольствие и с пользой для общества.
Точно, Макс. Он ведь не собирался исчезать насовсем, знаю я его как облупленного. Сидит небось на своей базе и мечтает, что я вот-вот соскучусь и приеду. И приеду! Как раз самое время — он уже достаточно наказан и еще не обозлился. Лишь бы от счастья не лопнул. И, надеюсь, Макс никогда не узнает, как я опозорилась, не сумев соблазнить Маккинби.
Я успела заскочить в свою каюту и захлопнуть дверь перед самым носом спецсобаки Василисы.
Ее я тоже видеть не хотела.
* * *
Маккинби вошел в рубку. У главного пульта нес вахту Павлов. Как обычно. Такое ощущение, что ему вообще не нужно спать. Или он умеет впадать в спячку на месяц, а потом бодрствует три.
Зачем Маккинби пришел в рубку, сам не смог бы объяснить. Ему просто надо было куда-то пойти. Создать иллюзию действия, занятости. Функционировать осознанно он сейчас не мог, у него попросту отключились мозги. Где-то брезжила мысль, что самым правильным было пойти к Делле, объясниться — да, сначала будет ссора, потому что она успела обидеться, женщины вообще быстро обижаются, но потом они, конечно, поймут друг друга…
Да. Надо было идти к Делле. Так, и зачем он пришел в рубку? Оглянулся, увидел автомат с питьевой водой. Налил себе. Да, именно так. Во всем корабле больше нет воды, только здесь, потому и пришел.
— Лучше на голову, — посоветовал Павлов, не оборачиваясь.
— Думаешь?
— Уверен. Когда я вижу мужика с блуждающим взором, от которого на километр прет неудовлетворенной похотью, но притом он мечтает остаться приличным человеком, то всегда говорю: воду лучше на голову. А то можно подумать, я сам не мужик, никогда не слонялся с выпученными глазами, пытаясь сообразить, как теперь жить.
— Хм, — сказал Маккинби.
Вода тонкой, противной, холодной струйкой стекла за шиворот. Маккинби брезгливо передернул плечами. А ведь мог бы сейчас не искать себе занятие. И по спине скользила бы не вода, а тонкие пальчики Деллы, крепко обнимающей его.
— У русских есть смешная песенка: «Опять весна, опять грачи; опять не даст, опять дрочи», — продекламировал Павлов.
— Я слышал ее у вас в тюрьме. Там пели «опять тюрьма, опять дрочи». Я только не понял, что такое «грачи», а спросить как-то постеснялся.
— Грач — весенняя птица. На федеральном будет «рук»… Парень, это просто жизнь.
— И какое тебе дело?
— Никакого. Просто мы в одной лодке. В буквальном смысле слова. И я меньше всего желаю, чтобы некий кудрявый барашек вернулся домой без яиц. Он ведь племенной, на него небось виды имеются. Так что, парень, забудь временно, что у твоей ярочки есть такие симпатичные титечки. Дома ее соблазнишь.
Маккинби сделал два шага, тяжело оперся о пульт.
— Д-дурррак, — выговорил он с чувством.
Павлов оживился:
— Это у тебя от холодной воды самокритика началась?
Маккинби покосился на него, ничего не сказал.
— A-а, все было с точностью до наоборот и барашек растерялся, как неразвязанный? — догадался Павлов.
Может, если сломать ему челюсть, то полегчает? Ну хоть какой-то катарсис. Придется объяснять, что нервы сдали, а тут Павлов достал насмешками, извиняться, мириться… Глядишь, не до воспоминаний окажется.
Беда в том, что насмешки его нисколько не доставали.
— Случай один был, — негромко, задушевно сказал Павлов. — Познакомился я с девушкой. И как-то меня торкнуло сразу: она. Препятствий — море. Я, мягко говоря, не гожусь в ее кавалеры — она дочка видного деятеля, из богатой семьи. Нежный цветочек. К тому же почти ребенок, совсем молоденькая. Но душа… Характер-то есть, и золотой характер. Все в гармонии: и ум, и воля, и сердце. У меня голова кружилась рядом с ней. Знакомство продолжилось, месяц, другой проходит. Я при встрече с ней как по минному полю шел. Не то что в постель пригласить — даже поцеловать ни-ни. Не намекал. А чувствую — взаимно. И я срочно начал готовиться. Видно было, что это навсегда. А для «навсегда» у меня ничего нет. Слава богу, успел уже деньжат подкопить. Я купил поместье, стал подчищать биографию, налаживать связи, но понял, что это надолго. Не успею я. И чувства, главное, уже жить спокойно не дают. На что я хорошо собой владею — а прокалываюсь, глупости делаю. Ну, провоцирую ее на объяснение. А она явно не понимает меня. Чистый ребенок. Я сам себе назначаю срок — через месяц возвращаюсь из очередной командировки, тогда кладу карты на стол и получаю хоть какую-то ясность. Настраиваюсь изо всех сил. И в этот момент она приезжает. Прямо домой ко мне. Первый раз такое случилось. Я открываю, она заходит. А дело зимой было, она в шубе. В длинной. И в туфельках. Туфельки — это понятно, не пешком же пришла, взяла папину машину с водителем. И вот заходит она, я дверь запираю, оборачиваюсь — а она одним движением шубу на пол сбрасывает. Под шубой — ни-че-го.
Маккинби молчал. Павлов дотянулся до своего стакана с водой, сделал два глотка.
— Я остолбенел. Рот открыл и ничего сказать не могу. Причем мозгами понимаю, что надо шевелиться, и шустро, а не могу. И ни единой дельной мысли на предмет, что сказать. Относился бы я к этой девушке чуть-чуть холоднее, все получилось бы. А я любил ее без памяти. И оказался не готов к тому, что ей надоест ждать, когда я там решусь. Короче говоря, она ушла. Оделась и вышла. А я даже догнать, остановить не смог. Сел на пол в прихожей и сидел. Ноги тряслись. Сижу и думаю: осел, ты ж свое счастье упустил. Никогда я не боялся сексуальной неудачи, даже в первый раз не боялся. А тут словно парализовало меня. Наверное, дело в том было, что я наверняка знал: это не игра. У меня только один шанс сделать счастливыми двоих людей — ее и себя. А вот ей не понравится, и что? С чем я останусь? В результате с тем и остался.
— И что потом стало с той девушкой?
— Как обычно. Я для нее больше не существовал. Разочарование в степени отторжения. Тогда я понял, что такое, когда женщина смотрит сквозь тебя, словно ты стеклянный. У нее уже была другая жизнь. Шумный роман с одним кавалером, его бросила, потом со вторым, тоже ноги вытерла. Потом замуж собралась. А сейчас — сыну уже шестнадцать лет. Кроме сына, еще три дочки. Сын на ее отца похож, а дочки — все на меня.
