— Думаю, они существовали только в воображении. Слоник действительно был капитаном и не претендовал на пост командующего округом даже в отдаленной перспективе.
— Ну… может быть. — Говард не очень-то мне верил. — Опять же, Фирс его уважал. Кто сейчас уже скажет наверняка, о чем там думал этот предприимчивый молодой человек. Я имею в виду Слоника. Нет-нет, я не в осуждение.
— Я могу сказать наверняка. Слоник планировал отдать армии не более десяти лет, а затем заняться политикой. Его прочили для начала в кресло вице-губернатора Арканзаса, а там — как себя покажет.
Говард удивился:
— Политика? А знаете, это меняет дело. Тогда Слоник просто обязан был вскрыть казнокрадство, ему ведь нужно зарабатывать репутацию.
— Что он заботился о солдатах, вы не допускаете?
— Если бы он служил под началом… ну, скажем, Лайона Маккинби, допускал бы. А у Мимору, честно говоря, общая атмосфера… Не способствует.
— Слоник служил у Лайона Маккинби. До университета.
— Как интересно! Выходит, у Фирса были основания доверять этому человеку. — Говард взял со стола маленькую чашечку, посмотрел на просвет. — А вы сочувствуете Слонику.
— Он мой брат.
Говард застыл. Потом очень медленно поставил чашечку, закрыл глаза ладонью, тяжело вздохнул и искренне попросил:
— Простите. Мне и в голову не приходило… Выходит, мы с вами товарищи по несчастью. Вы потеряли близкого, я потерял… А разве вам разрешено участвовать в расследовании, если жертва — родственник?
— Конечно. Запрещено только участие, если пострадали мои личные интересы. Мистер Говард, инквизитор — это следователь, а не судья. И на суде он лишь одна из трех сторон, которые выслушивают судья и присяжные. Разумеется, фактор личной заинтересованности всегда учитывается. Но все ведь зависит от качества доказательной базы. К тому же Крис — мой брат, а не моего босса.
— Ну да, да, понимаю. Вы очень смелая девушка, мисс Берг. К сожалению, у меня нет сил найти убийц Фирса… А вы молодец. Не оставляете убийц безнаказанными. У вашего брата были дети?
— Сын. Своего отца никогда не видел.
Говард покивал. Потом сильным, энергичным движением поднялся, поманил меня к окну. Я подошла.
Внизу, в патио, заросшем густой зеленью, сидела Серена Говард, уже в другом платье и с другими украшениями. Она читала бумажную книгу вслух. У ее ног на удобных скамеечках устроились двое детей, а третий, самый маленький, возился в прекрасно оборудованном манежике по правую руку от миссис Говард. Через мгновение я увидела еще одного ребенка. Точнее, уже подростка. Он сосредоточенно клеил большой самолет на столике позади миссис Говард.
Словно почувствовав мой взгляд, подросток напрягся, поднял голову, метнул звероватый взгляд по сторонам. Убедился, что опасности нет, и вернулся к своему занятию.
Я узнала его.
Октябрь прошлого года. Я гостила на Кангу и вынуждена была срочно вернуться на Таниру. Прямых рейсов не было, я летела на перекладных через Эверест. И вот до Эвереста мне пришлось добираться на форменной скотовозке — древнем корабле, который уже и для перевозки рабов не годился.
Те четыре часа в аду принесли мне неожиданно много хорошего. Там я познакомилась с бабой Лизой — мисс Элизабет Корни, ныне тренером сонского отряда пилотов-виртуозов. Там я завела полезное знакомство в среде орков, что в конечном итоге позволило и дело раскрыть, и подсунуть отцу замечательного помощника — Шона Ти, орка с индейской четвертушкой. Папа на него нарадоваться не мог. А поводом для этих знакомств послужили выходки мамаши с четырьмя детьми. Она мучила своих детей, вынуждая окружающих на жалость, вымогала эмоциональное подаяние, пользуясь тем, что в запертом салоне корабля некуда было деваться от нее.
Тогда я дала старшему из ее детей совет — обратиться в полицию.
За спиной миссис Говард клеил самолет тот самый парень.
— Фирс не хотел жениться, — сказал Говард. — Ему было просто не до того. Но, когда работал на Эвересте, познакомился с женщиной. Она родила от него ребенка. Вон тот, старший. Знаете, я никогда не осуждал женщин легкого поведения. В конце концов, без проституции человечество не обрело бы и половины своих ювелирных шедевров. Проституток, куртизанок, любовниц и содержанок всегда одаривали щедро. Куда щедрее, чем законных жен. Если не лицемерить, то коллекционеры должны благословлять древнейшую женскую профессию. А я всех таких женщин делю на две категории — в зависимости от того, как они относятся к детям, прижитым абы с кем. Если женщина — мать, то я жалею ее. Но бывают и такие… суки. Простите. Я очень жестоко поступил с этой женщиной. И не раскаиваюсь. Она обкрадывала собственных детей. Перед Рождеством мне позвонили из полиции Эвереста. У них были дети, сбежавшие от издевательств родной матери. Старший пытался разыскать своего отца. Он знал только имя. Полицейские выяснили, что его отец мертв, но поддались на уговоры и связались со мной. Правильно сделали. Я тут же вылетел на Эверест. Я никогда не видел Торнтона — так зовут мальчика, — но он единственный ребенок Фирса. Я добился, чтобы его мать лишили родительских прав по суду. Встал вопрос, что делать с детьми. Торнтона я забирал к себе, но у него еще два брата и сестра. Как он сможет жить, если будет знать, что они в приюте? Я разыскал их отцов. Там вопрос решился быстро. Я не осуждаю тех мужчин. Дрянь шантажировала их. Словом, они ни на что не претендовали. Три месяца назад я получил все документы и привез малышню сюда. Мы с Сереной усыновили всех. Торнтон, Барбара, Энтони и Дилан Говарды.
— Ваша жена, кажется, довольна.
— Она счастлива, — тихо и грустно сказал Говард. — Не знаю, зачем говорю вам это… Серене пришлось очень трудно в жизни. Видите ли, она родилась мальчиком. Саймон Толстон. Какое ужасное, грубое имя! Я никогда не называл ее так. Для меня она с первого дня знакомства — Серена.
Он помолчал.
— В нормальных семьях такие вопросы решаются просто. Да, сначала серьезное медицинское обследование. Затем ребенка много лет поддерживают психотерапевты, обучая его жить в этом мире. При полном созревании делается операция. Человек обретает счастье. Но это же Толстоны! Они запрещали Серене носить платья и украшения. Видите, у нее очень красивые волосы. Они стригли их накоротко, так, что кожа просвечивала. У нее отбирали кукол, альбомы с вышивками и даже карандаши. Она ходила в туалет и в душ с выключенным светом, потому что не могла видеть свое тело. Родители заставляли ее раздеваться догола и часы напролет стоять перед зеркалом.
— Ужасно… — пробормотала я.
— Да. В восемнадцать лет гнойник лопнул. Серена дошла до крайности. Она отрезала то, что мешало ей считать себя женщиной. Едва не истекла кровью. Но родители снова не дали разрешения на операцию. У них шла война самолюбий, и ради собственной прихоти они калечили замечательную, добрую девушку. Они хотели, чтобы она «оставила капризы» и стала «настоящим мужиком». Даже невесту ей подыскали. Вот после этого Серена и искалечила себя. Потом она еще несколько раз пыталась наложить на себя руки. К сожалению, уже было слишком поздно для вмешательства социальных работников. К тому же Серена никогда не жалуется. Как ей тяжело, знал только я. Мы, — он сглотнул, — мы любили друг друга с детства. И я тоже очень хотел, чтобы она стала девушкой. Те способы любви, какие были для нас доступны, совершенно не устраивали ни меня, ни ее. И тогда я решился. У ее родителей была великолепная коллекция французской столовой утвари времен последних Людовиков. Я нашел покупателя. И я же навел воров, объяснив, как отключать сигнализацию.
