все же обнаружился
пакет молока.
Меня трясло от холода,
но я жадно глотал
холодную синевато-белую
жидкость.
Я понимал,
что необходимо как-то
подпитать
свой «утомленный
солнцем и нарзаном»
организм.
К тому же я знал,
что без хорошей дозы
снотворного
мне глаз не сомкнуть,
а на голодный желудок
любое лекарство –
чистый яд.
Собрав все теплые
одеяла и пледы,
я нырнул в их плюшевое
нутро,
но сон как-то не шел.
Мой «близорукий»
мозг
отчетливо видел,
как в глазах у борзых
мельтешат фонари –
по цветочку! [16 - Из стихотворения И. А.
Бродского «Неужели не я»]
И этой собакой борзой
был я!
У меня щемило сердце
от предчувствия
чувства.
Я вспоминал
недавно произошедшие,
немного спонтанные
события:
Ленка машет руками
в воздухе,
выводя слова на
рыбьем языке.
Ее улыбка полна
нежной грусти.
Она так похожа сейчас
на тебя, Ирука!
Проснулся я тяжело
от телефонной трели.
Меня вызывали
по моему давнему
делу
в Клайпеду.
* * *
В юности
отец служил
надсмоторщиком судов,
которые приходили
в порт.
И высадил он как-то
одну симпатичную
немку,
которая показалась
подозрительной
старшему по званию
коллеге.
Прекрасная незнакомка
в шляпке и белом
платье,
словно сошедшая
с пронизанного
солнцем
полотна Сезанна.
Иностранка решила
просто-напросто
откупиться
от парня в погонах,
вложив ему в руку
«магарыч».
Он, смущенный,
хотел отстранить ее
хрупкую руку
в белой кружевной
перчатке.
Девушка робко
преградила
путь его руки своей
рукой
и тихо произнесла:
Hand aufs herz! [17 - от всего
сердца (нем.).]
Mein Herr, das klein Geschenk [18
- мой господин, это маленький подарок
(нем.).] —
уже смелее произнесла
она.
– Nicht Sorgen machen!
Ich muß gehen [19 - Не
беспокойтесь, я ухожу! (нем.).]! —
поспешила успокоить
его фройляйн.
Отец, ошеломленный,
так и остался
стоять со «взяткой»
в руке,
которая оказалась
не чем иным,
как антикварным
веером
с золотым шитьем
и драгоценными
камнями.
С такой вещицей
за пазухой не походишь
и в прикроватной
тумбе
в казарме не спрячешь.
Созрел тогда у парня
план:
схоронить свой клад
на чердаке общественной
столовой.
Там под крышей
он нашел самое
укромное местечко.
Схоронить-то схоронил,
да случилась с ним
беда!
Разыгрался
сильнейший шторм в
то время,
как отцу выпало
дежурство
на смотровой вышке.
Почернело синее
море.
Надсадно орали чайки.
Море дерзило
и плевало солью в
лицо.
Трещали корабельные
сосны.
Военные
и государственные
стяги
полоскало по ветру.
Заискрились и
сорвались провода.
Вдруг не выдержала,
упала смотровая
вышка
и накрыла парня с
головой.
Как же он жалел, что
его руки
не могут дотянуться
до табельного оружия!
Застрелился бы,
ей-богу! —
говорил,
вспоминая свои
мучения, отец.
Вскоре от болевого
шока
пришло спасительное
небытие.
Очнулся он в госпитале
с переломом позвоночника
и ногой на вытяжке!
Какие тут мысли
о спрятанных
сокровищах?
Скорее бы встать на
ноги!
Так и уехал домой,
не поднявшись на
чердак,
потому что ходил на
костылях,
а делиться своей
тайной
было не резонно.
Я же, в свою очередь,
так много слышал
об этой истории от
отца,
что решил сам поехать
на поиски клада.
* * *
Получив «добро» от
военной части,
на территории
которой находился
нужный мне объект,
я побросал
самые необходимые
вещи в рюкзак
и полетел в Клайпеду.
Меня окрыляло
предвосхищение
открытия!
Начальник запросил
20 %
от стоимости находки,
я немедля согласился.
А что мне оставалось?
Я бы никогда в жизни
не увидел это
произведение искусства!
После возни с бумагами,
на которых я поставил
свои автографы,
закончилась официальная
часть.
И я в сопровождении
командира
и двух молодых бойцов
отправился в корпус,
где раньше находился
пищевой блок,
а сейчас базируется
склад
продовольствия.
Здание хоть и
претерпело
перепланировку,
но было построено
на совесть.
Я старался не отставать
от бравой поступи
начальника,
который лихо взбирался
по скрипучей лестнице,
