и пускал солнечных
зайчиков
в ее улыбающееся
лицо.
Она смеялась пуще
прежнего!
Солнечные блики,
отражаясь от нежного
лица,
делали его еще более
прекрасным!
И вдруг каблук не
выдержал
такого нахальства
и сломался!
Я успел подхватить
ее.
Сердце билось,
как голубок в моих
ладонях.
– Аригато! [14 - Спасибо
(япон.)] – спешит освободиться Ленка.
Мое сердце прошито
стальной пулей из
автомата АКМ.
Можно ли убить словом?
Я бегу, бегу с поля
боя,
хотя это не по моим
правилам!
Я ДЕЗЕРТИР!
* * *
В пятницу я шел с
работы
усталый,
я бы сказал, какой-то
изможденный
и думал только
о предстоящих
выходных.
У моего подъезда
стояла твоя одинокая
фигура,
освещенная желтым,
покачивающимся на
ветру, фонарем.
А вокруг плясали
вечерние тени
деревьев, скамеек, оград.
– Лена! – крикнул я
издалека
и помахал рукой.
Ты, обернувшись,<
> сдержанно посмотрела
в мою сторону.
Мы поднялись наверх,
в мою холостяцкую
квартиру.
Ты, преодолевая
ступеньку за ступенькой,
не произнесла ни
звука,
к слову даже не
поприветствовала!
А я ни на чем таком
и не настаивал!
Жилище встретило
нас
непроглядной темнотой,
холодной и неуютной.
Я поспешил
щелкнуть кнопкой
выключателя.
При вспышке света
ты дернулась,
словно маленький
испуганный зверек,
и чуть не опрокинула
трехногую напольную
вешалку.
– Нервишки шалят,
*censored*ы!
Может, потому что
весна? —
нервно шутишь ты.
Я приглашаю тебя
проследовать на
кухню.
Твое лицо при свете
лампы
мне показалось
мелованно-бледным.
Ты морщишься от явной
боли.
– Что такое? Что? —
беспокойно осматриваю
тебя
в поисках болезненного
места.
Ты задираешь рукав
джинсовой рубашки.
Предплечье украшает
сине-буро-малиновая
гематома.
– Подралась, что ли?
—
сам собой назревает
вопрос.
– Помоги мне, нужно
проткнуть! —
стоишь ты на своем.
– Ты с ума, что ли,
спятила?
Это нельзя делать,
это может сделать
только врач! —
протестую я.
– Я знаю, ты сможешь!
– заверяешь ты.
Я не найдя других
предметов,
взял в руки канцелярские
ножницы,
зажмурился и ударил
острием «ножей».
В месте прокола
выступила черная
густая кровь.
Ты рванула «джинсу»
на части,
оставшись в одной
футболке.
Попросила затянуть
потуже,
не забыв сказать
свое тихое, измученное
«спасибо».
Я достал из холодильника
бутылку саперави,
заначенную для
какого-нибудь
особенного повода.
В Грузии это
произведение винодельчества
называют «красильщиком»
из-за своей способности
окрашивать губы в
сине-алый цвет.
«Вот и повод нашелся!»
– грустно подумал я.
Ты, находясь «под
мухой», созналась,
что таким вот
варварским образом
проверяла твердость
моей руки!
Позже, совсем охмелев,
ты поведала мне
довольно печальную
историю.
У тебя была подруга
Анечка,
с которой ты училась
в одном классе.
Она тяжело заболела.
Ты позвала одноклассницу
Олечку
навестить ее:
– Надо Аню навестить,
давай сходим к ней
в выходные?!
Я хочу ее увидеть,
она ведь болеет! —
настаиваешь ты.
– Она не хочет никого
видеть! —
говорит тебе Оля.
Почему-то эта фраза
произносится ею шипяще.
Как-то змеино-предупреждающе,
что ли?!
Мол не суйся, не твое
это дело!
Ты поддаешься ее
словам.
Ведь, когда болеешь,
в самом деле ничего
не хочется!
А через месяц
классный руководитель
оповестила,
что наша Анечка ушла
от нас.
Хочется взлезть на
стену,
как будто, достав
потолок,
можно что-то исправить!
Ох уж эта Оля, Олечка!
Может быть,
если б она согласилась
тогда пойти,
то ничего страшного
бы не произошло!
В Анечкиной небольшой
квартирке
на огромном столе
лежит восковая кукла,
одетая в белое
свадебное платье,
словно из музея мадам
Тюссо [15 - (Музей мадам Тюссо (фр. Madame
Tussauds) – музей восковых фигур в лондонском
районе Мэрилебон.)].
Чем-то похожая на
Анечку,
но только ПО-ХО-ЖАЯ!
Боже, Боже! Нет!
Не может быть! Это
не ты! Нет! —
Ленкино сознание
отрицает произошедшее.
Зареванная Анечкина
мама говорит,
что Аня совсем не
мучилась,
во сне умерла!
Господи,
на месте подруги
могла оказаться ты!
От осознания этого
у тебя случилась
жуткая истерика.
– Боже, если я достану
потолок,
ты вернешь ее?
Боже, я достану
потолок, верни, верни ее! —
