– Это я, – сказал Андрей охрипшим мгновенно голосом, не зная, что еще сказать.
– Ты… ты… даже кофе не пил. – Голос у нее был обиженный. – Ты удрал от меня!
– Я спешил, – соврал Андрей неубедительно.
– Даже не разбудил…
– Извини…
– Ни за что на свете, – сказала она, и, к своему облегчению, он понял, что Валерия смеется. – Ты не забыл, что в четыре придет Оглио?
– Помню, – ответил он, хотя, разумеется, не помнил. Он чувствовал, как приходит в себя – странное состояние отступало, и ослабляла хватку жесткая рука, сжимавшая затылок.
– Ничего ты не помнишь! – Она счастливо засмеялась. – Приходи скорее. Я соскучилась!
Андрей испытал немедленное желание бросить все к чертовой матери и бежать к Валерии, прижать ее к себе, уткнуться носом в мальчишеские светлые и теплые перышки, и замереть. Слушать, как бьется в ладони ее сердце. Желание было так остро и велико, что причиняло боль.
– Девочка моя, – выдохнул он и не узнал своего голоса. – Я тоже соскучился. Я хочу к тебе. Если бы ты только знала, как я хочу к тебе!
С изумлением он почувствовал, что, кажется, плачет. Последний раз он плакал, когда ему было лет двенадцать, из-за отца, от боли и обиды. Мужчины не плачут. Слеза рождалась в муках. Скользнула по щеке и оставила холодную дорожку…
– Больше не будешь бояться? – спросила Валерия, и он поразился тому, что она сумела понять его – он действительно боялся!
– Не буду…
– И бросать меня тоже не будешь?
– Не буду, – шептал Андрей, улыбаясь глупо и радостно. – Я тебя никогда не брошу!
А в кабинете Вениамина Сырникова разыгрывалась своя драма. Дядя Бен расспрашивал Оглио о своей жене. Кира была лишь предлогом, ему хотелось узнать о Лерке.
– Ты знаешь, какой фортель она выкинула? – пожаловался он, собираясь рассказать психиатру, что Кира вышвырнула в окно его портфель с документами. – Совсем свихнулась. За что я тебе деньги плачу?
– Ты имеешь в виду фотографии? – после минуты молчания поинтересовался психиатр.
– Какие фотографии? – удивился Венька.
– Твои и жены твоего друга. Она мне их показывала. Хорошие снимки, особенно те, где вы на даче…
– Что? – вскричал Венька, вскакивая. – Эта истеричка показывала тебе фотографии? Откуда они у нее?
– Она как будто бы наняла частного сыщика, – ответил Оглио. – Деталей не знаю и вообще не хочу говорить на эту тему…
– Сыщика? Она что, совсем свихнулась? Почему же ты меня предупредил? – застонал Венька.
– Есть такое понятие, как врачебная этика, – ответил Оглио. – Тебе, как юристу, полагается это знать. А также тайна исповеди. Киру можно понять. А тебя нет. Ты увел жену у друга… ты изменяешь жене… Интересно, как ты сам оцениваешь свои поступки?
– Никак, – буркнул Сырников. – Ты что, не знаешь, как это бывает? Ты же видел Лерку… Это, может быть, последняя любовь в моей жизни. Или первая. Отто… Лера очень… переменилась?
– Переменилась, Вениамин. Твоя подруга – новый человек. И влюблена в своего мужа. Тебя она не помнит. Она, к сожалению, никого не помнит. А, может, к счастью.
– В мужа? – Сырников почувствовал себя задетым. – Она собиралась уйти от него. Он очень тяжелый человек, она так говорила… – Он осекся, не закончив фразу.
– К тебе?
– Ты же знаешь мои обстоятельства, – Сырников понизил голос. – Кира обдерет меня, как липку. Я идиот. Кстати, можешь заняться мною… на пару с Кирой. Я созрел, чтобы стать твоим пациентом. Сыщик! За мои деньги! Знаешь, она отказывала мне три раза. Я с ума сходил, она казалась мне чем-то вроде ангела… падшего… ну, понимаешь… такого, со всякими тайными пороками… Она же меня к себе близко не подпускала… Это страшно действует на воображение. Боже, какой идиот! Я сам составил брачное соглашение… отдал ей. Подарок сделал. Эта актриса повертела бумаги в руках, уронила их небрежно, говорит, мне твои деньги не нужны. Представляешь? И согласилась. Я чуть не подох от счастья. Все заберет своими загребущими ручками, все! Квартиру, дачу, дом в Крыму, две машины… Оглио, мне этого уже не вернуть!
– Вениамин, ты глуп! – В голосе психиатра прозвучало нетерпение. – Это же всего-навсего материальные ценности. А мы говорим о свободе. Свобода, Вeниамин, дорого стоит. Хороший урок тоже дорого стоит. Я почему-то уверен, что у тебя существует пара счетов где-нибудь за пределами страны, о которых Кира не знает. А, кроме того, у тебя есть голова на плечах и прекрасная профессия. И работа.
– С работой как раз и неизвестно…
– Поговори с Андреем до того, как Кира покажет ему свои картинки. Ты поступил по-свински. Но, если, как ты говоришь, у них имелись семейные проблемы, ему легче будет пережить… твое предательство. Что он за человек, кстати, твой друг и босс?
– Как тебе сказать… – Сырников задумался. – Жестковат, пожалуй, не выносит панибратства. Не умеет прощать. Упрям. Скрытен. Безусловно, честен, – перечислял он, лихорадочно прикидывая, что же теперь делать. – Не любит новых людей. Осторожен, но при этом умеет принимать неадекватные решения. Сентиментален. Обожал мать.
– Ты его давно знаешь?
– Мы росли вместе. В одном дворе. И учились в одном классе. Господи, что же мне теперь делать?
– Кто его родители? – Оглио проигнорировал последний вопрос.
– Я помню мать, обыкновенная женщина, бухгалтер, кажется. Отца, дядю Колю, тоже помню, отличный был мужик. Какая-то история с ним случилась, потом он их оставил. Андрей очень переживал, перестал ходить в школу, бросился однажды на преподавателя физкультуры – тот сделал ему замечание. Его лупили дворовые мальчишки… Что еще? Мать водила его по бабкам, тетка Нюся рассказывала, дворовая сплетница… Не помню деталей. Не могу сказать, что мы дружили. По-моему, с ним никто не дружил. Встретились снова лет пять тому назад. И тогда же я впервые увидел Лерку, – он вздохнул. – Еще удивился – они совсем разные. Он типичный интроверт, может часами молча разбирать свою коллекцию клинков, домосед, а она – как… солнечный луч. Оказалось, у него бизнес… С тех пор мы вместе.
– Ты сказал неадекватные решения. Какие?
– По бизнесу. Он умеет рисковать, хотя не игрок по натуре. Решения его… какие-то… с вывертом, на первый взгляд просто идиотские… но срабатывают. По-идиотски гениальные. Иногда мне кажется, он псих – бывает, смотрит на тебя, как будто не узнает, задумался.
– Нормальных людей, Вениамин, практически нет. И слава Богу. Творческое начало в человеке уже аномалия. Мы все отличаемся друг от друга степенью ненормальности.
– Ты серьезно?
– Почти. Умение принимать неадекватные решения говорит о нарушенном восприятии действительности. Я знаю одного замечательного художника-абстракциониста. Его цветопередача просто завораживает. Человек этот дальтоник. Цвета определяет лишь по интенсивности и, по сути, передает не столько цветное изображение, сколько… ну, скажем, температурное, или как он там их видит… У меня есть его картина. Покажу как-нибудь, а ты мне расскажешь, как ты ее воспринимаешь. А твой друг… интересный человек… весьма. – Оглио помолчал. – Да, так о чем мы? О свободе? Ты меня понял, Вениамин? Свобода самый дорогой товар на свете. Ради свободы идут на все. Возможно, еще ради любви. А ты жалеешь какие-то дома и квартиры. Отдай все, уходи налегке. Ты действительно Леру любишь?
