– Так, вышли оба, – решительно сказала она, мотнув головой в сторону двери.
Хохол воспротивился:
– А ты?
– А я останусь.
– Нет! – решительно заявил муж, но Марина выразительно посмотрела на него и повторила:
– На выход оба. Повторять не стану.
Леон прихватил футляр с винтовкой и вышел, а Хохол, встряхнув парня за шиворот и усадив его на стул, нагнулся к его лицу и прошипел:
– Не дай тебе бог что-то лишнее сделать! Я тебе сломаю каждую кость в твоем хилом организме, понял?
Парень затрясся и закивал, и Женька, удовлетворенный зрелищем, вышел вслед за Леоном.
Марина прошлась по комнате, сгребла со второго стула вещи парня и кинула ему:
– Одевайся, смотреть тошно.
Пока тот, путаясь в рукавах водолазки и штанинах джинсов, натягивал на себя вещи, она присела на подоконник и закурила.
– Тебя как зовут-то, разрядник?
– Глеб…
– Глеб Григорьевич… ты смотри – пара букв, и был бы почти Жеглов. Но именно этих букв тебе до характера-то и не хватило, – усмехнулась Марина. – Садись, продолжим.
Парень присел на стул, сложил на коленях руки и уставился на них, словно изучая.
– Ты мне вот что скажи, Глеб Григорьевич, – начала Коваль, покачивая ногой в высоком сапоге, – кто ж тебя надоумил-то заняться такой прекрасной и опасной деятельностью, а?
– Я не понимаю… я на самом деле спортсмен…
– Слушай, это мы уже выяснили, а я не люблю повторяться. Я прекрасно знаю, кто ты и что ты, поэтому не пытайся сейчас играть в Красную Шапочку и про пирожки для любимой бабушки мне тут втирать. Винтарь в шкафу твой? Твой. Пуля в черепе водителя твоя? Сто процентов – твоя, и я это теперь докажу даже в милиции.
– В милиции?
– А ты что же думаешь? Мы сами руки марать не станем, это я тебе обещаю, – твердо сказала Марина, беря новую сигарету, – а у ментов на тебя явно есть еще кое-что, и ты даже знаешь, что именно. Правда? – Она внимательно посмотрела на парня, и тот, ссутулив и без того неширокие плечи, кивнул. – Ну, вот видишь. А ведь я тебя сейчас просто на понт взяла, малыш. Откуда мне знать про какие-то пули и мертвых водителей? А ты подтвердил, потому что это именно ты его завалил перед тем, как автоматчики микроавтобус расстреляли. И не исключено, что знаешь даже, кто я такая, потому что и меня тебе «заказали».
Глеб вдруг сорвался со стула и кинулся к ней, но Коваль всегда была готова к подобным выходкам. Она сильно ударила парня ногой в пах, и когда он согнулся от боли, локтем добавила по шее, заставив свалиться на пол:
– Тебя же просили – не надо резких движений делать! Это я тебя еще не ударила почти, все-таки женщина, руки не те. А прикинь, что с тобой сделают те два амбала в коридоре? Рассказать?
Глеб, скорчившись, лежал на полу у ее ног и мотал головой:
– Н-не надо… я не буду больше…
– Да попробуй только, – вздохнула Марина, – и поднимайся, не люблю разговаривать, когда рожу не вижу.
Глеб вернулся на стул. Его потряхивало, губы то и дело кривились в страдальческой гримасе, а в глазах стояли слезы.
Марина смотрела на сжавшегося перед ней парня и думала, что нет в нем ни бесовской стати, ни силы характера, ни хватки. Есть только неуемная ненависть и жажда отомстить. Но культивировать в парне эти чувства ей совершенно не хотелось. Ненависть и месть еще никому не приносили счастья. На этого и без того обиженного жизнью пацана у Марины почему-то не было никакой злости, хотя она прекрасно знала, что это именно он убил Егора, он покушался на жизнь Беса, Ворона и мог в принципе направить оружие и против нее тоже. Но ему так задурили мозги сладкими обещаниями и какими-то несбыточными сказками, что своих мыслей у него и нет, скорее всего. И спроси она сейчас – а что ты имеешь против меня, против того же Ворона – и Глеб не ответит.
– Слушай, пацан… – начала она, положив руку ему на плечо и глядя прямо в глаза так, что парень съежился еще сильнее. – Я много чего о тебе знаю. Хватит, чтобы и на кичу укатать, и просто так авторитетным людям отдать, они сами определят, какой срок жизни тебе оставить. Но я не сделаю этого. Знаешь, почему не сделаю? Только потому, что твой отец и мой первый муж – братья. Только потому, что Егор бы мне не простил. Хотя, ясное дело, тебе таких подробностей обо мне никто не рассказывал.
– Я… я… не понимаю…
– А тебе не надо понимать. Тут много непонятного, я сама порой путаюсь. Ты просто подумай – тебе надо ли с таких лет по лагерным баракам ошиваться? А то и хуже – ямка два метра да ящик деревянный. Мать твоя разве такой тебе жизни хотела?
Интуитивно она ударила в самое больное место. Глеб до сих пор не мог себе простить тех слов, что сказала мать, умирая. Каждую ночь ему снился один и тот же сон – умирающая в больнице мама со скорбно сжатыми губами, ее прожигающий насквозь взгляд и ее последние слова: «Подавишься ведь чужим добром-то, Глебка… отца… отца родного… своей рукой… грех…» И это слово «грех», произносимое тихим, угасающим голосом, до сих пор резало его хуже ножа. Действительно, грех.
Глеб поднял глаза на красивую блондинку, державшую его за плечо, и прошептал:
– Мама… мама меня… она… – и неожиданно для себя разрыдался.
Это было одновременно стыдно и очень легко – плакать вот так, наедине с этой женщиной, потому что он чувствовал – она поймет его слезы и не осудит, не засмеется.
«Я не могу заставить его убить Зелю, просто не могу, – тоскливо думала Коваль, глядя на то, как рыдает этот горе-киллер, растирая по лицу слезы. – Он же совсем больной, сломанный внутри. Так нельзя… Он еще совсем ребенок – двадцать с небольшим. Я просто не могу повесить на него такое дело».
– Слушай, Глеб, – решилась она, взвесив все, – хватит тут… Ты ж не ребенок. У меня сын девятилетний, и то не рыдает. Успокаивайся, разговор деловой есть.
Глеб рукавами куртки вытирал мокрое от слез лицо, долго еще всхлипывал, хватая ртом воздух. Марина терпеливо ждала, хотя и понимала, что за дверью Хохол и Леон наверняка уже вне себя от злости и беспокойства. Наконец парень успокоился почти окончательно, и она продолжила, дернув к себе стул и усаживаясь на него:
– В общем, предлагаю я тебе следующее. У меня есть завещание твоего отца – такое, что он не сможет его оспорить. Я тебе его отдам, и ты волен поступать с ним как захочешь. Можешь папашку своего поискать – я дам наводку, где он может скрываться. Но при этом выдвину тебе два обязательных условия. Во-первых, ты никогда – слышишь, никогда – не станешь вредить жене и сыну твоего папеньки, понял? Никогда, ни при каких условиях – иначе я тебя найду, и будет не смешно. И второе… ты поможешь мне подобраться к твоему любимому хозяину.
Глеб вытаращил глаза и мгновенно сделался похож на Гришку – тот тоже делал такое лицо, когда объем информации превышал тот, что он мог освоить разово.
