– Черт… снова лезут… Знаешь, Мариш, мне кажется, Женька и сам все отлично понимает – и про больно, и про нужен. Он же не глуп… и он отлично тебя знает. Сама подумай – кто, кроме него, способен на такое самопожертвование?
– Ой, Маш! – сморщила нос Коваль. – Вечно ты… как в романе! Он обычный мужик.
– А ты потому с ним и живешь столько лет, что он обычный. И что – мужик. Настоящий мужик, за которым надежно и спокойно…
Марина перевела взгляд от стакана с коньяком на лицо подруги и вдруг увидела, что та плачет. Плачет, скатывая в локоны на белой простыне черные пряди волос. У Коваль сжалось сердце – Мышка, измученная очередной «химией», оплакивала эти колечки так, словно вместе с ними уходила ее жизнь.
– Маша, не надо! – взмолилась Марина, обнимая подругу. – Это такая ерунда… Подумаешь – пара прядей вывалилась! Да я столько раз была брита наголо – и ничего, выжила. Это не стоит слез. Зато теперь тебе какое-то время будет лучше.
– Ой, все, хватит! – Маша вырвалась из рук Марины и встала. – Надоела панихида. Плесни-ка мне коньячку лучше.
– Тебе нельзя.
– Не жмись – куда тебе ноль-семь в одно лицо? Опять напьешься и будешь бревном лежать, – она решительно отобрала у Коваль бутылку и налила в свой стакан с колой немного янтарно-коричневой жидкости. – Я много не выпью, так, чтобы расслабиться.
Маша одним глотком выпила содержимое стакана, охнула, прикрыв рот тыльной стороной ладони, и замотала головой. Коваль хохотнула и допила то, что было у нее:
– Не умеешь ты пить, Машка, а еще медик.
– Мы на работе не пили, – отбилась та, – отделение не то.
– Знаю я твое отделение – сама таким заведовала, – фыркнула Марина. – Пойдем еще в парилку, полежим?
– Мне нельзя больше.
– Да и мне не полезно, – захохотала Коваль, вставая с дивана и хватая Машу за руку. – Идем, говорю – мы недолго. Замерзла я что-то.
Они улеглись в крошечной парной на полках, плеснули на каменку воды с запаренным в ней чабрецом и притихли. Влажный душистый пар окутывал тела, проникал в легкие, заставлял сердца биться чаще, а дыхание сделал глубоким и чуть сбивающимся с ритма.
– Хорошо-о-о! – простонала Марина, переворачиваясь на живот. – Знаешь, я раньше всегда любила парную – даже не могу объяснить, почему. Давно-давно, еще в прошлой жизни, всегда после «дел» в баню ходила – или в сауну. Ты помнишь, какая у меня сауна была прямо в доме?
– Помню. Мы с тобой часто там лежали.
– У меня такое ощущение, что с тех пор в моей жизни почти ничего светлого не было – сплошь черная полоса, как взлетная в аэропорту. И вот я качусь по ней, качусь – а вылет все не дают, и некуда мне лететь, а значит, и взлетать незачем, – задумчиво протянула Коваль, положив подбородок на скрещенные руки.
– Маринка, говорят, что черная полоса в жизни – это как расплата за предшествующие счастливые дни. – Маша раскинулась на нижней полке и вытянула вверх ногу.
– М-да? Интересно, и когда это я успела столько счастья огрести, что теперь просвета не вижу?
– Ой, перестань! Любишь ты драматизировать. У тебя муж, сын, крепкий легальный бизнес, свободная страна – чего ты еще-то хочешь? Нашлась тут бедная родственница!
Маша села и потерла руками виски. От Марины не ускользнул этот жест, и она тоже поднялась:
– Идем-ка отсюда, пока хуже не стало.
Они нырнули в небольшой бассейн и, уцепившись за бортик, продолжили разговор.
– Ты, Мышка, идеализируешь мою новую жизнь. Сама посуди – я все время начеку, как пистолет на взводе – того и гляди, палец дрогнет – и ничего не поправишь уже. Боюсь слышать русскую речь, боюсь сама заговорить вдруг по-русски… – Марина чуть шевелила в голубоватой воде длинными стройными ногами, и от этих движений по поверхности бассейна шла мелкая рябь. – Ты не представляешь, что это такое – страх каждую секунду быть узнанной кем-то.
– Ага – тебя узнаешь! – фыркнула Маша. – Я когда увидела – думала, что брежу. Голос твой, а лицо… до сих пор не могу привыкнуть.
– Страшно? – без всяких эмоций в голосе поинтересовалась Марина.
– Страшно, – кивнула Марья. – Диссонанс этот с ума сводит. Пока ты молчишь, еще терпимо, вроде как человек и человек. А как только заговоришь – ну, все, не могу отделаться от ощущения, что это робот какой-то, запрограммированный на твой голос. Прости, я тебе честно говорю, как есть…
– Я понимаю, Машенька, – печально пробормотала Коваль, которой примерно это же как-то сказал и сын. – Но ничего не поделаешь уже – так было нужно.
– Но ты сама говоришь, что все равно боишься, вздрагиваешь – так стоила ли игра свеч?
– Во всем этом есть только один плюс – я спокойно сажусь в самолет и прилетаю в Россию. Документы у меня отличные, ни одна проверка не отличит, паспорт настоящий, не деланый. Видишь, случилось у тебя некое нечто – и я тут. А была б с прежней рожей – и чего? Только моральная поддержка, от которой никакого, согласись, проку.
– А так? – вся подобравшись, спросила Маша тихим голосом.
– А так, деточка, можешь выдохнуть и расслабиться. Баба она, конечно, тертая – я таких за версту чую, но не дура, и за свое родное будет трястись, как обычная тетка. Да и косячок за ней перед блатными, а это ой какие большие неприятности, не до тебя ей теперь станет, со своим бы разгрестись. Так что у тебя никаких проблем не будет.
Марина закурила, дотянувшись до пепельницы на бортике, и серьезно проговорила, глядя Маше в глаза:
– Если я сказала – ничего не бойся, значит, так и есть.
– Я не этого боюсь… – Мышка была одной из немногих, кто мог вынести направленный на нее в упор тяжелый взгляд Коваль, а потому даже сейчас глаза не опустила. – Скажи…
До Коваль дошел смысл вопроса, крутившегося у Марьи на языке, но который она почему-то никак не могла озвучить.
– У-у, подруга… – протянула она насмешливо, – да ты как все… Думаешь, я могу только физически устранять опасность? Ну, так прошли уже лихие девяностые-то, не заметила? Да, вроде как снова наметилась тенденция, но слабенькая, и я ее развивать не хочу – не с руки мне как-то за старое-то браться. Дар убеждения, детка, дар убеждения. Как говорится: наше оружие – доброе слово, поэтому вали всех, Абдулла.
Коваль расхохоталась, с наслаждением наблюдая за тем, как меняется под влиянием гаммы эмоций лицо Мышки.
– Мань, ну, ты чего, в самом деле? Я пошутила. Слово даю – ни один волос в ее зализанной прическе не пострадал!
Мышка молча ушла под воду с головой, вынырнула, отфыркиваясь:
– Ну, стерва ты, Маринка! Ведь знаешь, как я отношусь к таким вещам!
– Знаю, Мышенька, потому и говорю – никакого криминала. Пока. А тетя не дура, тетя до криминала доводить меня не станет, вот увидишь. Да и некогда ей теперь будет – со своими косяками бы разобраться, потому что эти ваши местные «синие» ребята ну о-о-очень огорчились, узнав про то, как она их кинуть попыталась.
